Дядька
Шрифт:
И он ужаснулся, ощутив внезапно, какой коварно-непредсказуемой может быть судьба. Никто не может знать, когда она его настигнет. Хорошо, если вовремя, а вдруг с опозданием, как Рыгора? И будет метаться, биться в неразрывных путах давно окольцованный молодец, и будет, маясь тоской, ночами рыдать в подушку его юная избранница…
Весь день не покидала его эта гнетущая тяжесть, за которой он даже не замечал даже боли в усталых мускулах. Повсюду ему виделись то дядька Рыгор с застарелой болью в поблекших глазах, серых, как пепел догоревшей надежды, то легкий контур угловато-грациозной девичьей фигурки. А порой
А тучи меж тем спускались все ниже, над недалекой рекой клубился дымчато-серый туман, а в деревне, сквозь ветви полуоблетевших деревьев, уже кое-где зажигались окна.
Глава восьмая
Выдалось еще несколько ясных, теплых деньков, последних деньков бабьего лета, после которых уже надолго затянет небо рыхлыми тяжелыми облаками, пойдут нескончаемые дожди, опустеют и почернеют леса, и лишь коралловые грозди рябины догорающими углями будут тлеть на ветвях до самой зимы.
В эти дни все в деревне сушили бульбу. Ее раскладывали тонким слоем на дворе, на расстеленной мешковине. Все дворы теперь были сплошь застелены рогожами с разложенной на них картошкой. Обсохшую бульбу снова ссыпали в мешки и сносили в амбар, а на ее месте раскладывали новую. Семенную, разумеется, сушили дольше, чтобы загорела, позеленела на последнем нежарком солнышке.
Савка все ворошил ее граблями, ворочая с боку на бок.
— Давно уж в амбар ее пора! — ворчала Тэкля. — На что тебе надо, чтобы она вся насквозь была зеленая?
— А на кой мне надо, чтобы она к весне погнила? — буркнул в ответ Савка.
К осени он еще гуще загорел, что подчеркивали выцветшие почти добела волосы и брови. Глядя на него, трудно было не загрустить по ушедшему лету, которое еще так недавно обливало жаркими лучами его широкоскулое лицо, крепкую тугую шею, сушило пегую чуприну. А теперь оно укатилось дальше на юг и вернется очень нескоро. Остался от него лишь этот жесткий загар, который за зиму побледнеет, сойдет, сровняется.
Леська, стоя на крыльце, обиженно глядела ему в затылок. Наклонясь над рогожей, Савка перегнулся вперед, свитка на спине туго натянулась, четко обрисовав все линии ладного тела, вызывавшего у нее сейчас одно лишь раздражение, равно как и широкая бычья шея, и мощный затылок. Савка, видимо, почувствовал ее взгляд, резко обернулся:
— Ну, чего смотришь? Не так что у меня?
— Воротник завернулся, — мрачно произнесла она, отведя глаза.
Он пошарил рукой, оправляя воротник.
— Ну, все?
— Вроде все.
— Ну так ступай в хату, миски хоть помой — с самого утра стоят немытые. А то тебе все бы по улице бегать да на дворе прохлаждаться!
После солнечного крыльца в хате Леське показалось темновато, перед глазами замелькали, забегали цветные пятна и полосы. Она зажмурилась, прогоняя их, потом небрежно погладила пестрого кота, растянувшегося на старом сундуке-укладке. Кот благодарно муркнул, сощурив узкие глаза, и вновь уставился на Тэклю, сбивавшую на лавке масло: очень уж сочно, вкусно шлепает пест в густой сметане.
Леська раздраженно загремела глиняными мисками, собирая их одну в другую. Тэкля подняла голову, посмотрела на внучку:
— Пришла? Ну,
Хлопнув дверью, вошел дед, прошаркал лаптями по дощатому полу.
— Что ты, милка, изодранная такая? — спросил он у девчонки, проходя мимо нее. — Со сворой котов подралась, что ли?
И в самом деле, он один заметил, что Леськина шея вся покрыта длинными царапинами, тонкими ниточками запекшейся крови; руки тоже все исцарапаны.
Девчонка повернула к нему лицо, внезапно мелькнувшие слезы перекатились в ее темных глазах.
— Панька меня в боярышник толкнул, — всхлипнула она. — Едва успела лицо прикрыть, а не то бы вовсе без глаз осталась…
— Господи! — ахнула бабушка. — Да за что же он тебя?
— А ни за что. Возле Луцукова тына такой здоровый куст растет, знаете? Шипы на нем — вот такие, в палец длиной! Вот в этот самый куст и пихнул он меня, да при этом еще и захохотал этак мерзко, погано, ну будто… сам Кош Бессмертный так в сказках хохочет! Да тут еще и хлопцы малые, двое али трое, что поблизости были, тоже захихикали, рты свои щербатые поскалили — зубы у них, вишь ты, падают… Тетка Арина услыхала, вышла. Я тогда уж из куста выбралась наконец, стою около, вся растрепанная, ободранная… Тетка Арина хлопцев шуганула, а Паньку, здорового такого, как тряхнет за шиворот! «Ты, — говорит, — поганец, разумеешь хоть, что творишь? Она ж глаза могла себе выколоть!»
— Ну, а он? — перебила Тэкля.
— А он тут опять заржал, что твой мерин на лугу, отпихнул ее да и сказал, что моя рожа от того хуже не станет.
— Ах, бессовестный! Ну, я ему покажу, пусть только еще придет к нам в деревню!
— Да Панька-то ладно, — всхлипнула Леська, — что с него взять? Мне за Савосю нашего обидно, вот что!
— Савося-то чем провинился? — удивилась Тэкля. — Он-то что не так сделал?
— Вот то-то и есть, что ничего не сделал. Отмахнулся только, как я ему про то рассказала: разбирайся, мол, сама со своим Панькой, а у меня и без того дел невпроворот!
Дед с грохотом бросил на стол дересянную ложку, которую начал было вырезать из баклуши, со стуком распахнул окно и высунулся во двор.
— Эй, Савел! — окликнул он.
— Ну, чего надо? — послышалось в ответ.
— Сюда иди!
Хлопнула дверь в сенях, вошел Савка.
— Ну, что вам еще? — проворчал он, однако, взглянув на заплаканную Леську, на сведенные брови матери, все понял и осекся.
— Что ж ты, молодец, девку в обиду даешь? — стал стыдить его старый Юстин.
— А что мне делать прикажете? — тут же снова встал в позу сынок. — Морду ему набить? Голову оторвать? Вы думаете, он уймется? Хуже только озлобится!
— Ты, Савел, послушай меня, — перебил Юстин. — Я в своей семье тоже был один хлопец, остальные все девки. Маленький я был, щуплый, да и драться не любил. Но коли я слыхал про такое дело, чтобы кто девку али мальца обидел — лупил чуть не насмерть, откуда только сила бралась! Бывало, и нос у меня расквашен, и рукав порван, а я все как непобитый…Чужих я в обиду не давал, а ты, эдакий зубр, за одну свою девку постоять не можешь. Стыдно, право!
Савка порядком растерялся: давно не слыхал он от своего слабосильного и кроткого отца столь гневных речей.