Дядька
Шрифт:
Здесь же были и ее дед с бабушкой, и Митрась, поднявшийся почти на самую вершину старого тополя, а также Васины отец с матерью, его младшие брат и сестра, а возле них — светловолосая кокетливая Ульянка, девушка лет пятнадцати, по которой бедный Василь изнывал еще с лета. Тут же стоял и дядька Рыгор с семьей, а также еще множество лиц, среди которых хватало незнакомых и полузнакомых. Все они шумели, галдели, толкались, горячо спорили и походя обсуждали свои и чужие дела.
Участников было девять: пятеро длымчан, два кржебульца, один якубович и один ольшанич. Первых троих Леська едва знала, но Ольшаны должен
А дело было в том, что победителю бегов вручался традиционный приз — пестрый узорный пояс, какими славились длымские мастерицы — и вручать его, опять же по традиции, должна была самая красивая длымская девушка. А ведь первой на селе красавицей вот уже полтора года по праву считалась Доминика. Позапрошлой весной на нее надели венок, а через полгода, на святую Екатерину, она уже вручала приз победителю на правах длымской королевы. И в этот раз столь же единогласно выбрали опять же ее. Леська ей не завидовала — о, нисколько! Напротив, она ею всегда восхищалась. Но теперь, когда речь шла о Даниле… О е е Даниле… Пусть лучше кто-то другой победит. Пусть кому-то другому вручает Доминика узорный пояс.
Одним из участников был Савка, и Леська решила болеть за него. А Янка, разумеется, болел за Васю Кочета.
— Ну, Василек вам себя покажет! — заявил он весело. — Мы с Митрасем за Василька!
— Промахнетесь вы с вашим Васильком! — возразила Тэкля. — Вот увидите: Савося живо его обставит!
— Да оба вы брешете! — вступила в разговор стоявшая рядом шляхтянка, одетая в ладно скроенную щегольскую шубку. На ногах у нее тоже были отнюдь не лапти и не валенки, а высокие ботинки со шнуровкой и на каблучках.
— Брешете вы! — повторила она. — Наш будет первым, ольшанский.
Дядька Рыгор помалкивал, хотя его старший сын тоже участвовал в гонках.
Но вот прокатилась в толпе волна нового гула: тронулись! Гул все нарастал, в нем все отчетливей прорывались отдельные возгласы:
— Артемка!
— Рынька!
— Савка! Савел впереди!
И вот они уже выносятся из-за поворота — один, другой, третий… Видно хорошо: впереди Савка. Василь — один из последних.
Ну что я вам говорила! — торжествует Тэкля.
— Цыплят по осени считают! — злобно бросает шляхтянка в ботинках.
И вдруг происходит нежданное: вперед стремительно вырывается тройка серых, легко обходит Савку, рвется к цели, и…
Кто бы мог подумать! Всю дорогу он держался среди остальных, не вырываясь вперед, хотя и не отставая, в то время как молодой Галич летел на сажень впереди всех, а под конец остался лишь на втором месте. Леська не отрывала глаз от победителя: с той самой минуты, когда он вылетел из-за поворота, она уже не сомневалась, что он будет первым, и сердце ее затопила смешанная волна бурной радости и ревнивого сожаления. И когда мимо нее промелькнули красные шнуры бекеши и заломленная на затылок лисья шапка, она не смогла сдержать радостного крика:
— Данила-а!
Ее оклик перекрыл весь окрестный шум, и она не расслышала ехидных слов шляхтянки в ботинках:
— Ну, чья взяла?
А Данила меж тем смущенно улыбался и молча кланялся в ответ на поздравления. Щеки его пылали, серые глаза неуловимо скользили вокруг,
А потом она с восхищенной грустью смотрела, как Доминика, румяная, словно зорька, потупив очи, вручала Даниле награду — роскошно вытканный длинный узорный пояс с подвешенными к его концам белыми лебяжьими пушками — здесь такие пояса называли дзягами. Как ни восхищалась Леська Доминикой, однако про себя ревниво заметила, что и сама бы выткала дзягу ничуть не хуже. А Данила почти и не смотрел на признанную длымскую красавицу; глаза его по-прежнему беспокойно скользили вдоль толпы — возможно, невольно искали в ней серый платок и пару темных глаз, подернутых туманной дымкой.
Что же он за человек такой, этот Данила Вяль? Чем живет, во что верит? Значит ли она для него хоть что-нибудь? Да, конечно, она знает, что нужна ему, она сердцем чует… Очень хочет чуять… Но отчего же он так странно держит себя? Почему скользит взглядом мимо, словно она — пустое место? Не поймешь его… Невозможно понять…,
Глава семнадцатая
На другое утро, еще в синем предрассветном сумраке, провожали хлопцев в дальний путь.
Накануне Тэкля весь вечер не отходила от печи: пекла лепешки, жарила копытки — Савке в дорогу. Леська, сидя неподалеку, проверяла и чинила его белье. Уж которую неделю ждала она его ухода, чтобы наконец-то вольно вздохнуть без его тяжелой руки, а теперь с чего-то вдруг приуныла, пригорюнилась.
Нитка отчего-то не лезла в иголку; пальцы вдруг стали ледяными, не хотели гнуться.
— Ну, что ты засумовала? — обернулась к ней Тэкля.
— Жаль его, — вздохнула Леська.
— А чего жалеть-то? Нешто он на веки вечные уходит? На вот, скушай копыточку!
Девчонка послушно сунула в рот горячий пресный коржик и сосредоточенно потянула длинную суровую нитку.
— Длинна, оборви, — поглядев на нее, мимоходом велела бабушка. — Длинная нитка — ленивая девка.
«Вот и Савке все блажится, будто ленива я», — невесело подумала Леська, однако нитку все же оборвала. А что любит она шить длинной ниткой — так это правда, есть тот грех. И не потому, что лень ей лишний раз вдевать нитку в иголку; просто нравится ей наблюдать, как нитка понемногу укорачивается, перестает путаться, и с каждым стежком все ловчее шить дальше.
Подошел Савка, поглядел, как скворчат в горячем сале лепешки, как Леська затягивает узелок. Девчонка невольно поежилась под его хмурым взглядом, однако он вскоре отошел в другой угол хаты, так ничего и не сказав.
Однако вечером, когда все легли спать и Леська, угнездившись под одеялом, уже отвернулась к стенке, она вдруг услышала, как он шепотом ее зовет:
— Аленка! Ты не спишь еще?
Она еще не спала, однако уже задремывала; тело уже стало тяжелым и мягким, перед глазами уже плыли какие-то бледные тени, лица, фигуры — те смутные видения, которые еще нельзя назвать настоящими снами. И тут снова послышался приглушенный Савкин голос: