Дядя самых честных правил 4
Шрифт:
— Дорогой мой Константин Платонович!
Генерал-аншеф встал мне навстречу, обнял и трижды расцеловал по русскому обычаю.
— Так и знал, что ты не подведёшь. Какая воинская удача! Ты никак с золотой ложкой во рту родился. Не ожидал, честное слово. Орёл!
— Как вы приказывали, ваша светлость.
— Хвалю, дорогой мой человек, от всей души хвалю. Считай, война уже выиграна. Садись, Константин Платонович, разговор к тебе есть.
Усадив меня на стул, Салтыков стал вышагивать по комнате. Несколько минут он молчал, о чём-то размышляя, а затем принялся говорить, перейдя на официальный тон.
—
Я кивнул. Да что же тут непонятного? Салтыков подкладывает соломку, на всякий случай. Кто знает, как отреагирует императрица?
— Наши союзники, — Салтыков закатил глаза, — австрийцы, просто в бешенстве. Бумага, что вы добыли в Берлине, вывела их из себя. Вы даже не представляете, какой скандал устроил фон Даун! И как узнали-то? Да и смерть Фридриха вызвала… ммм… неоднозначную реакцию. Понимаете?
Генерал сделал выразительное лицо. Я кивнул — яснее некуда. Салтыков хочет убрать меня из армии как лишний раздражитель в отношениях с союзниками.
— Не могу предсказать, как на демарши фон Дауна посмотрят в Петербурге, но вас не должны обойти наградами. В любом случае, с вами будет моя признательность, господин капитан. Считайте, что род Салтыковых у вас в долгу.
Поблагодарив Салтыкова и получив у адъютанта документы, я отправился в ставшую уже родной батарею. Корсаков, страшно обрадованный моему приезду, устроил настоящую пирушку по этому поводу. На неё собрались и наши прапорщики, и офицеры стоявшего рядом пехотного полка. Все были уже в курсе, как я взял Берлин «на шпагу», и пришлось выслушать целую кучу поздравлений в свой адрес. Между тостами у меня требовали раз за разом рассказывать как было дело, и я устал повторять одно и то же.
К нам на огонёк заглянул капитан Ржевский из Тобольского пехотного. Тот самый, что спорил со мной ещё в Мариенвердере. Под конец вечера он подсел ко мне и предложил выпить за мой пушкарский талант.
— А ведь я должен вам, Константин Платонович.
Я махнул рукой — ну его, забыли.
— Нет-нет, не отказывайтесь. Иван Герасимович говорил, что вы собираетесь подать в отставку и уехать в имение. Это правда?
— Угу.
— Тогда подарок вам будет очень кстати. Я договорился кое с кем, и ваших «близнят» списали подчистую. Орудие сняли с лафета, и ваш денщик упаковал его в ящик. Думаю, вам приятно будет поставить его перед своей усадьбой в память о военной службе и Тобольском пехотном.
— Степан Матвеевич! Вот уж не ожидал!
— Ерунда, мне было приятно сделать вам эдакий сюрприз.
Ржевский угадал — орудие мне пригодится. Но не как память, а для магомеханического устройства. Я собирался переработать идею боевого треножника и поставить туда именно такое орудие. Вряд ли мне придётся использовать его в бою, но для опытов точно пригодится.
* * *
Перед отъездом у меня побывало ещё двое посетителей. Во-первых, посыльный от Тотлебена с письмом и сундучком денег. Авантюрист написал мне длинное послание, в котором цветасто благодарил за доверие, передавал мне деньги и намекал,
Во-вторых, меня навестил поручик Серафим. Под Кунерсдорфом он был ранен, но уже шёл на поправку.
— Константин Платонович, вы же будете ехать через Москву? Не могли бы завезти моим родным письма? Честное слово, вас примут как родного. Двери дома Волконских всегда открыты для вас.
Я пообещал доставить послания лично либо нарочным из Петербурга. И только когда мы попрощались, я сообразил — Волконские же князья. Хорошо, что я не знал об этом, когда тряс Серафима у Голицыных. Не окажись юноша понятливым и отходчивым, у меня бы появились проблемы с этим родом.
Жаль, но увидеться с Суворовым мне не удалось. Его отправили по какому-то поручению, и я попросил передать ему письмо. Надеюсь, мы с Сашкой ещё встретимся.
Глава 15
Опала
Путешествие затянулось на несколько недель. Три десятка всадников и пять экипажей тащились по дорогам будто караван: не слишком поспешно, с остановками в непогоду и долгими посиделками на постоялых дворах. Я бы с удовольствием бросил эту компанию и рванул вперёд сам, но в багаже ехал ящик с «близнятами», и мне волей-неволей пришлось довольствоваться обществом попутчиков.
К счастью, одним из них оказался Григорий Орлов, знакомый мне ещё по Мурому. За время пути мы с ним порядочно сдружились, каждый вечер собираясь то за картами, то устраивая шуточные схватки на Талантах. А на постоялом дворе под Псковом сцепились с тремя флотскими офицерами, доведя дело до настоящей дуэли. Позвенели шпагами, оставили им на память несколько царапин и разошлись с миром.
Уже на подъезде к Петербургу Орлов неожиданно завёл со мной разговор о «политических» делах.
— Костя, ты бы поостерёгся в столице.
— С чего вдруг?
— Разве не слышал, что наследник, Пётр Фёдорович, преклонялся перед Фридрихом? А ты его кумира того, — Орлов зло усмехнулся, — пристрелил, как тетерева. Отправит тебя в ссылку или в Шлиссельбург посадит.
— Разберусь, — я махнул рукой. — Он пока не император.
— Но скоро станет. Характер у него, говорят, злопамятный.
Орлов кинул на меня быстрый взгляд, будто оценивая реакцию, и продолжил:
— Слухи ходят, что Апраксина, генерал-фельдмаршала, в заговоре обвинили за несогласие с наследником. Не хотел в армии прусские порядки наводить, вот и довели человека до смерти — на допросе в пыточной сердце не выдержало. А какой полководец был! Отец, земля ему пухом, дружил с ним, рассказывал, что беспримерной храбрости человек.
Я слушал, кивал, но высказываться не спешил. Ни в каких заговорах участвовать я не собирался и примыкать ни к одной дворцовой партии не желал.
— Канцлера Бестужева в ссылку отправили. А ведь это глыба, человечище! Сколько лет императрице служил, и в один миг всего лишился. Тоже, по слухам, за нежелание Петра наследником видеть. Чуешь, какие большие люди пострадали? А ты всего лишь капитан. Будь осмотрителен, Костя, старайся не выделяться при дворе.
— Гриш, а заговор и в самом деле был?