Дядя самых честных правил 4

Горбов Александр Михайлович

— Хамишь, падаль?

— Ты сдохнешь, убивец, сдохнешь. Они придут за тобой, а я ничего тебе не скажу.

Еропкин попытался рассмеяться, но только захрипел, давясь звуками.

— Так-так, гражданин покойник. Значит, не хотим сотрудничать со следствием?

Мертвец осклабился:

— Нет у тебя методов против меня, убивец. Нету-с. Мёртвому ничего ты не сделаешь, второй раз в могилу не положишь.

Еропкин снова попытался рассмеяться, но опять получился лишь надсадный хрип.

— Посмотри,

Дмитрий Иванович. Думает, что он один такой умный, а мы с тобой так, погулять вышли.

Киж подступил ближе, заглянул в лицо покойнику и покачал головой:

— Грубый век, грубые нравы, никакого почтения к некромантам. В моё время мертвецы по струнке ходили, тапочки были готовы приносить, лишь бы их в посмертие отпустили. А сейчас, тьфу, даже смотреть противно.

— Верно говоришь, Дмитрий Иванович, непонятливый покойник нынче пошёл. Может, зря мы с ним цацкаемся? Сейчас подниму его полноценно, посажу на «цепь праха» да и отпущу домой.

Бывший поручик хищно показал зубы.

— Правильно, Константин Платонович. Пусть своими руками весь свой род передушит. Вам спокойнее будет, ежели Еропкиных вовсе не останется. А потом в склеп его посадим, вдруг пригодится.

— Не посмеете, — забулькал Еропкин, — вас церковь проклянёт. Отлучат за некромантию…

— Дружок, — Киж снова наклонился к мертвецу, — ты что, не видишь, кто я? Не заметил с устатку?

Взгляд Еропкина впился в лицо неупокоенного поручика.

— Ты!

— Я, дружок, я. И ты таким будешь, неупокоенным. Константин Платонович таких хоть сотню поднять может, и ничего ему не будет. Считай, профукал ты своё посмертие. Даже в ад улизнуть не сможешь, будешь здесь мучаться.

— Нет. Нет!

Мёртвый Еропкин завыл.

— Отпусти!

—…те! — Киж влепил мертвецу пощёчину. — Обращаться к Константину Платоновичу на вы.

— Отпустите! Я всё скажу, дайте только уйти.

Киж удовлетворённо улыбнулся и отошёл в сторону.

— Кто вас натравил на меня?

Еропкин старался не смотреть на меня, и его взгляд бродил по низкому потолку.

— Никт…

Он забился, будто в припадке, дрыгая руками и ногами, то подвывая, то скрипя зубами. Голова мертвеца стукалась о деревянный настил и моталась из стороны в сторону.

— Соврать пытался, — ухмыльнулся Киж, — не знал, что мёртвые лгать не могут. Ничего, пусть помучается для сговорчивости.

Смотреть на корёжимый спазмами труп было неприятно. Я отвернулся и перевёл взгляд на Кижа.

— Ты присутствовал, когда Василий Фёдорович таким занимался? Они всегда такие несговорчивые?

Киж отрицательно замотал головой.

— Нет, Константин Платонович. Ваш дядя для допроса по-иному поднимал — мертвецы тихо лежали, только бухтели да и всё.

— Un burro sabe mas que tu! La mierda del toro! Idiota de los cojones!

Я

не сдержался и матерно выругался на испанском. Диего так часто прибегала к крепким выражениям во время тренировок, что я нахватался у неё выражений на все случаи жизни. И сейчас они подошли как нельзя лучше.

— А сразу нельзя было сказать?

— Я думал, — Киж пожал плечами, — вы его хотите «цепным псом» сделать, для грязной работы.

Жестом я приказал ему замолчать и дёрнул Анубиса. Пошутить решил, зараза? А ну, работай, cabeza de mierda! Чтобы через минуту мертвец был готов к допросу.

Анубис виновато зарычал и ткнулся мне в руку, будто пёс головой. Тотчас он выпустил у меня из груди щупальца тёмной силы, которые с силой вонзились в покойника. В руки, ноги, пах, живот, солнечное сплетение, грудь, горло. И сразу десяток оплело голову, будто надев на него «шапочку» для снятия энцефалограммы.

Мертвец тут же успокоился, застыв неподвижной статуей. И только глаза дёргались в глазницах, словно пытались разглядеть невидимую опасность.

— Назови себя.

Анубис пустил по щупальцам эфир, будто электрический импульс. Труп вздрогнул и заговорил бесцветным голосом.

— Гаврила, сын Акакия Коськина.

— Коськин? — я кашлянул. — Ты же Еропкин.

— Нет. Я лицом похож на покойного Фаддея Осиповича Еропкина. Был научен назваться бастардом и занял место главы рода.

— Кем?

— Петром Мамоновым, под чьим началом служил опричником в роде Голицыных.

Киж присвистнул от такой новости и скорчил удивлённую гримасу.

— Что ты должен был сделать?

— Прекратить вражду внутри рода и привести всех к покорности. Затем выполнять указания Голицыных, за что они признали меня законным главой семьи.

— Они приказали убить меня?

— Нет. Я должен был уничтожить бумаги, по которым делались лошади, и сжечь дотла усадьбу с мастерскими. Убить приказано только опричников и Петра Боброва.

— Кто из Голицыных отдавал тебе приказ? Князь лично?

— Рожей я не вышел для него. Все указания передавал мне Пётр Мамонов.

— Троекуров тоже по его приказу стал забирать деревни?

Губы мертвеца расползлись в улыбке.

— Жадному дураку достаточно было намёка, что можно поживиться чужим добром. Я собирался свалить на него убийство опричников.

— Это вы перехватили мои письма?

— В усадьбе находится человек Голицыных, он сделал всю работу и передавал планы ваших опричников.

— Кто он?

— Без понятия. С ним общался только Мамонов.

Мне потребовалось полчаса чтобы вытрясти из покойника подробности о делах рода, Мамонове и прочие малоинтересные детали. С каждым вопросом мне приходилось накачивать в него всё больше и больше эфира, чтобы добиться ответа.