Дядя самых честных правил 8
Шрифт:
Императрица исчезла, оставив после себя запах грозы. Какой дом мёртвых? Какие живые? О чём она вообще?! Но дать ответы на эти вопросы было уже некому.
Глава 4
Академик
Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй, взгромоздилось на светоч русской науки и требовало себе прислуживать. Нет, это не метафора и не политическая сатира, а просто Мурзилка лежал на коленях Ломоносова и жалобно мяукал, если тот переставал чесать его за ухом.
Великий учёный оказался
На одной из таких стоянок утром, перед отправлением я обратил внимание на высокого крепкого мужчину лет пятидесяти. Он легко, будто пушинку, приподнял задок кареты, пока возница осматривал экипаж снизу.
— Ось треснула, Михайло Васильевич. Менять надо!
Мужчина поставил карету на землю и огорчённо покачал головой. Тут-то я его и узнал! До этого момента мне как-то не выпадала возможность познакомиться с ним, а здесь такой удачный случай. Так что я подошёл, представился и предложил ехать вместе со мной. Ну а его возница починит карету и догонит учёного уже в Москве.
Ломоносов не стал отказываться и принял приглашение. Стоило ему сесть в мой дормез, как Мурзилка полез к нему на руки. Тот усмехнулся и стал чесать наглого кота.
— Жена у меня кошек любит, — улыбнулся он, — так следом за ней и я привык их гладить. Успокаивает, когда о научных проблемах думаешь.
Слово за слово, мы разговорились и нашли немало тем для обсуждения. Ломоносов оказался приятным собеседником, острым на ум и язык.
— Ваше княжество, Константин Платонович, совсем не то, чем кажется.
— Вот как?
— Отсюда, из Петербурга, оно видится землёй на краю света, холодной и безжизненной. А ведь на самом деле это богатейший край.
— Полагаете?
— Конечно. Я читал отчёты экспедиций в те места: пушнина, залежи железа и угля, серебро. И это только то, что лежит на поверхности. Копни глубже — и найдётся в десяток раз больше.
— Вот только пара недостатков сводит эти достоинства на нет. Холод и удалённость.
— Не скажите, — Ломоносов усмехнулся, — не так уж там и холодно. Климат в алеутских землях едва ли не мягче петербургского. Берингов перешеек не даёт уходить тёплым водам на север и не пускает оттуда холодные.
Он прочёл целую лекцию о климате, океанских течениях и прочих деталях из забытых отчётов экспедиций. По всему выходило, что на землях моего княжества мягкая зима, нежаркое лето и вполне себе приятные условия.
— Ладно, будем считать, что с одной проблемой мы разобрались. Но ведь остаётся ещё и удалённость.
— И это говорите мне вы? Человек, придумавший эфирную дорогу?
Ломоносов посмотрел на меня с нескрываемой иронией.
— Простите, Михаил Васильевич, но откуда вы про неё знаете?
— Ах, Константин Платонович, — он покачал головой, — у нас с вами гораздо больше общих знакомых, чем вы думаете. Я ведь и про телеграф ваш знаю.
Ах вот оно что! Кажется, я догадываюсь, кто консультировался у Ломоносова по моим изобретениям. Ну, Шешковский, ну, жук!
— Какую замечательную защиту вы поставили на телеграфный прибор! — продолжал Ломоносов. — Одна попытка добраться до секретов дальней связи — и всё полностью выгорело. Пожалуй, тут не справился бы и магистр из европейских академий. Браво! Нечасто встретишь подобную предосторожность.
— От таких магистров и ставил.
— Не переживайте, — он рассмеялся, — я не собирался раскрывать ваши тайны. Наш общий знакомый как раз и беспокоился, чтобы секреты телеграфа не утекли за границу. Я заверил его, что вы уже позаботились об этом.
Эфирную дорогу мы всё же обсудили. Ломоносов подкинул пару идей, как можно ускорить постройку пути для неё. А эфировоз и его движитель заставил нас спорить несколько часов подряд.
После разговор плавно перетёк на другие проблемы деланной магии. Скажу честно — давненько не приходилось так разминать мозг! Ломоносов поразил меня широтой знаний и острым умом. Но и я старался не ударить в грязь лицом, и в некоторых моментах сумел показать себя. В общем, через несколько часов мы уже были на дружеской ноге, несмотря на разницу в возрасте.
— Честно говоря, я вам завидую, Константин Платонович.
— Вы? Мне?!
— Именно, — Ломоносов грустно улыбнулся. — Вы можете заниматься наукой, строить свои изобретения и ставить опыты, не отвлекаясь на выбивание средств, интриги коллег и грызню в академии. Вам нет нужды искать покровителей у чиновников и государей. Вы свободны, что в наш просвещённый век не многие могут себе позволить.
Я сочувственно кивнул. Да, волчьи нравы в академической среде мне были знакомы. В Сорбонне происходило то же самое: профессора постоянно объединялись в альянсы, активно «дружили» против других партий и чуть ли не дрались из-за финансирования.
— Михаил Васильевич, если уж зашла об этом речь. Вы не возьмётесь провести некоторые изыскания в личном, скажем так, порядке, не в рамках академии?
— Что вы имеете в виду?
— Меня интересуют аппараты для воздухоплавания. Судно тяжелее воздуха, — я ладонью изобразил взлетающее нечто, — поднимающееся над землёй с помощью эфира.
Ломоносов задумался.
— Непростая задача.
— Поэтому я и обращаюсь к вам — кто ещё сможет с ней справиться? Я готов профинансировать исследования, чтобы вы занимались ими по своему усмотрению.