Дядя Сайлас. В зеркале отуманенном
Шрифт:
Тут же послышались шаги — к комнате приближались несколько человек. Монтегю поспешно приказал слуге остановить их, а сам попытался высвободить из мертвой хватки покойника одеяло и, по возможности, придать жуткой фигуре положение, близкое к лежачему. Затем он, тщательно задернув полог, вышел навстречу домашним.
Вряд ли имеет смысл прослеживать дальнейшую судьбу второстепенных персонажей моего повествования; достаточно сказать, что ключа к разгадке описанных таинственных событий сыскать так и не удалось. Ныне, когда утекло уже немало воды после завершающего эпизода этой странной и необъяснимой истории, трудно надеяться, что время прольет на нее новый свет. Пока не наступит день, когда на земле не останется более ничего сокровенного, она пребудет под покровом неизвестности.
В прошлом капитана Бартона обнаружилось лишь одно происшествие, которое молва связала с муками, пережитыми им в свои последние дни. Он и сам, судя по всему, рассматривал то, что с ним происходило,
Оказалось, что лет за шесть до возвращения в Дублин капитан Бартон, будучи в Плимуте {126} , вступил в незаконную связь с дочерью одного из членов своей команды. Отец сурово, более того, бесчеловечно покарал свое несчастное дитя за слабость. Рассказывали, что девушка умерла от горя. Догадываясь, что Бартон был соучастником ее греха, отец стал вести себя по отношению к нему подчеркнуто дерзко. Возмущенный этим, а главное, безжалостным обхождением с несчастной девушкой, Бартон неоднократно пускал в ход те непомерно жестокие меры поддержания дисциплины, какие дозволяются военно-морским уставом. Когда судно стояло в неаполитанском порту, моряку удалось бежать, но вскоре, как рассказывали, он умер в городском госпитале от ран, оставшихся после очередной кровавой экзекуции.
126
Плимут — порт на берегу Ла-Манша, где помещается Главное командование Британского флота, базирующегося в проливе.
Связаны эти события с дальнейшей судьбой капитана Бартона или нет, сказать не берусь. Однако весьма вероятно, что сам Бартон такую связь усматривал. Но, чем бы ни объяснялось таинственное преследование, которому подвергся Бартон, в одном сомневаться не приходится: что за силы здесь замешаны, никому не дано узнать вплоть до Судного дня.
СУДЬЯ ХАРБОТТЛ {127}
Пролог
127
Рассказ впервые опубликован в сборнике «Белгравия» («Belgravia», 1872).
На этой папке доктор Гесселиус начертал всего лишь два слова: «Отчет Хармэна», со ссылкой на свое выдающееся эссе «Внутреннее восприятие и условия его обнаружения».
Эта ссылка на том I, раздел 317, примечание Z. Итак, примечание, на которое он ссылается, гласит: «Существуют два отчета о любопытном деле достопочтенного судьи Харботтла. Один в июне 1805 года прислала мне миссис Триммер с водного курорта Танбридж-Уэллс; другой, намного позже, Энтони Хармэн, эсквайр. Я решительно предпочитаю первый из них, прежде всего потому, что он более подробный и детализированный и написан, как мне кажется, с большей осмотрительностью и знанием дела, и, далее, потому, что письма от доктора Хэдстоуна, которые туда включены, представляют это дело как в высшей степени важное для правильного восприятия сути происшедшего. Из всех получивших огласку случаев, с какими я когда-либо сталкивался в моей практике, этот наилучшим образом раскрывал внутреннее восприятие. В нем присутствовал также феномен, частое повторение которого как бы указывает на определенный закон разрешения подобных необычных обстоятельств, другими словами, демонстрирует некую, я бы сказал, заразительность вторжения тонкого мира, доступного лишь для внутреннего ока, в область сугубо материальную. Как только некое видение укореняется в одном пациенте, возросшая энергия этого видения начинает действовать — более или менее ощутимо — на других. Внутренний взор открылся у девочки, следом — у ее матери, миссис Пайнвэк, и та же ситуация способствовала открытию как внутреннего зрения, так и слуха у судомойки. Последующие видения — результат закона, объясненного в томе II, разделы 17—49. Как мы видим в разделе 37, ассоциации, вызванные единовременно, в зависимости от ситуации объединяются или воссоединяются в душе человека на определенный период. Его максимумисчисляется сутками, минимум — ничтожной долей секунды. Мы видим наглядное проявление этого принципа в определенных случаях лунатизма, эпилепсии, каталепсии и маний особого болезненного характера, не сопряженных, впрочем, с неспособностью к делам».
Выписку из истории болезни судьи Харботтла, сделанную миссис Триммер в Танбридж-Уэллсе, по мнению доктора Гесселиуса, из двух лучшую, я не смог обнаружить среди бумаг последнего. В секретере я нашел записку, из которой следовало, что «Отчет об истории болезни судьи Харботтла», написанный миссис Триммер, отдан доктору Ф. Гейне. Я, соответственно, обратился к этому ученому и компетентному джентльмену, который вместе с ответным письмом, полным смятения и сожалений
Глава I
Дом судьи
Тридцать лет назад один старик, которому я поквартально платил небольшую ренту за кое-какую собственность, пришел за ней в очередной раз. Этот сухощавый, грустный, тихий человек знавал лучшие дни и был безукоризненно честен. Нельзя вообразить более добросовестного рассказчика историй о привидениях.
Одну из них, хотя с явной неохотой, он и поведал мне. Разговорился он, пытаясь объяснить то, чего сам я не заметил бы: он посетил меня за два дня до окончания недели, следующей за точным днем уплаты, чего обычно не делал. Свой поступок он объяснил внезапным решением съехать с квартиры, из-за чего возникла необходимость уплатить за нее чуть раньше оговоренного срока.
Квартировал он на одной из темных улиц Вестминстера, в просторном старом доме, очень теплом, обшитом сверху донизу панелями, со множеством окон, что было отнюдь не лишним, учитывая их толстые переплеты и малюсенькие стекла.
Этот дом, судя по карточкам в его окнах, предлагался к продаже или в аренду. Но никто, по-видимому, не обращал на него внимания.
Хозяйкой там была худая вдова в черных, выцветших шелках, весьма неразговорчивая, с большими, неподвижно-настороженными глазами, которые, казалось, глядя вам в лицо, читают все, что вы могли бы увидеть в темных комнатах и коридорах, по которым прошли. В своем распоряжении она имела одну-единственную служанку, выполнявшую все необходимые работы. Мой бедный друг снял комнаты в этом доме по причине их крайней дешевизны. Он прожил там почти год, не испытывая никаких неудобств, и был единственным квартиросъемщиком, платившим за свое жилье. Обитал он в двух комнатах: в гостиной и в спальне, из которой была дверь в чулан, где хранились под замком его книги и бумаги.
В одну из последних ночей ему не спалось, и он, проворочавшись в постели, зажег свечу и стал читать, перед этим, как обычно, заперши входную дверь. Почитав какое-то время, он отложил книгу в сторону. Старые часы на верхней площадке лестницы пробили один раз, и тут он увидел, к своему ужасу, что дверь чулана, которую он считал запертой, бесшумно отворилась и худощавый смуглый мужчина, лет пятидесяти, зловещею облика, одетый в траурное платье весьма старомодного покроя, вроде тех костюмов, что мы видим у Хогарта {128} , вошел на цыпочках в комнату. За ним проследовал мужчина постарше, тучный, в цинготных пятнах. Его черты, застывшие как у трупа, несли в себе жуткий отпечаток похотливости и злодейства.
128
…вроде тех костюмов, что мы видим у Хогарта… — См. примеч. 85 к «Дому у кладбища».
На этом старике был цветастый шелковый халат с оборками, на пальце — золотое кольцо, а на голове — бархатный берет наподобие тех, что во времена пудреных париков обычно носили богачи. В руке с кольцом, обхваченной гофрированной манжетой, ужасный старик держал веревочную петлю.
Две эти фигуры пересекли комнату по диагонали, пройдя от чуланной двери в дальнем конце комнаты, слева от окна, мимо изножья кровати к ведущей в коридор двери, справа, недалеко от изголовья.
Мой собеседник не стал описывать, что он почувствовал, когда эти фигуры прошли так близко от него, отметив лишь, что не только не станет больше спать в этой комнате, но что никакие сокровища мира не заставят его снова войти в эту комнату в одиночку, даже при свете дня. Утром он обнаружил, что обе двери — и та, что ведет в чулан, и другая, ведущая в коридор, — крепко заперты, какими он и оставил их перед тем, как лечь спать.
Отвечая на мой вопрос, он заявил, что якобы ни один из них не ощутил его присутствия. Они отнюдь не скользили, а ходили, как это делают живые люди, хотя совершенно бесшумно, и он почувствовал, как задрожал пол, когда они прошли по комнате. Я не стал больше задавать вопросов, поскольку мой собеседник явно страдал, говоря о своих видениях.
Однако в его описании были некоторые странные и настолько удивительные совпадения, что они побудили меня в тот же день отправить одному старинному приятелю, жившему тогда в отдаленном уголке Англии, письменный запрос о сведениях, которые, как я знал, он мог мне предоставить. Сам он не раз обращал мое внимание на тот старый дом и рассказывал мне, хотя и очень коротко, странную историю, которую я просил его теперь изложить более подробно.