Дядя Сайлас. В зеркале отуманенном
Шрифт:
— Я его видел. Но его уже нет, — повторил Бартон слабым голосом.
— Но где… где вы его видели? Да говорите же, ради бога, — неистовствовал генерал.
— Только что… здесь, — последовал ответ.
— Но как он выглядит? Во что одет? Да быстрее же, — подгонял своего спутника взволнованный генерал, готовый молнией метнуться в толпу и схватить обидчика за шиворот.
— Он взял вас за руку, что-то шепнул и указал на меня. Господи, сжалься надо мной, мне нет спасения. — В приглушенном голосе Бартона слышалось отчаяние.
Подстегиваемый надеждой и яростью, Монтегю уже ринулся в толпу; но, хотя своеобразное обличье незнакомца все еще стояло у него перед
В бесплодных поисках генерал воспользовался помощью нескольких случайных свидетелей, полагавших, что речь идет об ограблении. Но и их усердие ни к чему не привело, и генерал, запыхавшийся и сбитый с толку, вынужден был в конце концов сдаться.
— Бесполезно, дорогой друг, — произнес Бартон слабым голосом. Мертвенно-бледный, он походил на человека, которому нанесли смертельный удар. — Его не одолеть. Кто бы он ни был, страшные узы отныне приковали меня к нему… мне нет спасения… нет избавления во веки веков!
— Ерунда, мой дорогой Бартон, не говорите так, — возразил генерал, колеблясь между гневом и страхом. — Послушайте меня, не горюйте, мы еще схватим этого негодяя, немножко терпения — и дело в шляпе.
Однако с того дня не стоило и пытаться внушить Бартону хоть какую-нибудь надежду: он пал духом окончательно.
Неосязаемое и, казалось бы, ничтожное воздействие быстро лишало его жизненных сил, губило разум и здоровье. Он хотел теперь лишь одного: вернуться в Ирландию, где, как он полагал и почти что надеялся, его ждала скорая смерть.
И вот он достиг Ирландии, но первым, что он увидел на берегу, было снова лицо его страшного, неумолимого преследователя. Не только радость жизни, не только упования покинули Бартона — он лишился также и свободы воли. Теперь все решали за него друзья, озабоченные его благополучием, а он только безропотно подчинялся.
Отчаявшийся и безвольный, он послушно проделывал все, что они посоветуют. А те избрали последнее средство: поселить Бартона в доме леди Л. вблизи Клонтарфа {124} и поручить заботам врача, который, между прочим, упорно придерживался мнения, что вся описанная история есть не более чем следствие нервной болезни. Было решено, что Бартон должен неотлучно находиться в доме, причем исключительно в тех комнатах, окна которых выходили во внутренний дворик, ворота же дворика надлежало тщательно запирать.
124
Клонтарф — маленькая деревушка на берегу Дублинского залива, в двух милях к северу от столицы; теперь — часть города.
Указанные меры предосторожности были рассчитаны на то, чтобы в поле зрения капитана не попало случайно какое-нибудь живое существо, подобное в его восприятии зловещему фантому; как полагали, в каждом встречном, имевшем хотя бы отдаленное сходство с тем образом, который нарисовало вначале воображение, Бартону мерещился его преследователь.
Месяц-другой полного затворничества, с соблюдением вышеописанных условий, и — как полагали друзья — цепь кошмаров будет прервана, а затем постепенно рассеются и укоренившиеся в сознании больного страхи и ассоциации, которые питали болезнь и препятствовали излечению.
Самые радужные надежды связывались с веселым обществом и с неусыпными заботами друзей — средством, против которого не способна устоять и самая упорная ипохондрия.
И вот бедняга Бартон, не осмеливаясь уповать на окончательное избавление от ужаса, извратившего все его существование, поселился все же, в обществе леди Л., генерала Монтегю
Вскоре неуклонное следование принятому образу действий дало плоды: медленно, но верно к больному стало возвращаться как телесное, так и душевное благополучие. Это не означает, однако, что дело двигалось к полному выздоровлению. Напротив, всякий, кто знал Бартона до его странной болезни, был бы потрясен происшедшей в нем переменой.
При всем том и незначительного улучшения было довольно, чтобы преисполнить благодарностью и восторгом доброжелателей Бартона, в особенности молодую леди, заслужившую, пожалуй, не меньшего сочувствия, чем он сам, — и за привязанность к нему, и за то двусмысленное положение, в котором она оказалась ввиду продолжительной болезни жениха.
Прошла неделя, две, месяц — ненавистный преследователь более не появлялся. Пока что лечение шло как нельзя более успешно. Цепь ассоциаций удалось прервать; груз, обременявший измученную душу, был снят; и в этих благоприятных обстоятельствах больной вновь ощутил себя членом человеческого сообщества и начал испытывать если не радость жизни, то хотя бы интерес к ней.
Именно в это время леди Л., владевшая, подобно большинству тогдашних старых дам, фамильными рецептами {125} и претендовавшая на немалые познания в медицине, послала свою горничную в огород, снабдив ее списком трав, которые надлежало со всем тщанием собрать и доставить хозяйке для известных этой последней надобностей. Горничная, однако, вскоре вернулась, взбудораженная и испуганная, выполнив поручение едва ли наполовину. Оправдывая свое бегство и страх, она поведала вещи столь странные, что у старой леди голова пошла кругом.
125
…владевшая… фамильными рецептами… — Снадобья из трав были в те времена весьма популярны; недаром в историческом романе «Дом у кладбища» Ле Фаню описывает рецепт, взятый из «Култрава» (см. примеч. 57 к «Дому у кладбища») — книги кулинарных и знахарских рецептов. (Напомним, что действие романа происходит в 1767 г., а данного рассказа — лишь немногим позже: приблизительно в 1794 г.)
Глава VIII
Умиротворенный
По словам горничной, она, выполняя поручение хозяйки, отправилась куда ей было велено и приступила к отбору трав из тех, что буйно разрослись в забытом уголке огорода. За этим приятным занятием она сама не заметила, как стала напевать одну старинную песенку — чтобы «не соскучиться», как она пояснила. Вскоре, однако, ей пришлось смолкнуть, потому что послышался чей-то злобный смех. Она подняла глаза и через живую изгородь, окружавшую сад, увидела какого-то маленького человечка, на редкость неприятного обличья. Незнакомец (в лице его читались злоба и ненависть) стоял прямо напротив нее по ту сторону кустов боярышника, которые ограждали сад.
Горничная рассказывала, что застыла ни жива ни мертва, а человечек тем временем дал ей поручение к капитану Бартону. Как ей отчетливо вспоминалось, смысл сказанного сводился к следующему: пусть, дескать, капитан Бартон, как раньше, выходит погулять и повидаться с друзьями, а то дождется, что гости нагрянут прямо к нему в комнату.
В довершение всего незнакомец с угрожающим видом спустился в канаву, которая опоясывала изгородь снаружи, схватился за стволы боярышника и сделал вид, что собирается пролезть сквозь изгородь, — судя по всему, это не составило бы труда.