Дьявол и паж
Шрифт:
— Нет, клянусь! — Леон кинул хищный взгляд в сторону тарелки с еще одним пирогом. — Уолкер, не желаете отведать творение мадам Дюбуа?
Уолкер смерил пажа ледяным взглядом.
— Нет, благодарю вас.
— Видите, как он вас обижает, мамаша! — хохотнул Леон и ухватил очередной кусок.
— Уверяю вас, мадам, у меня подобного и в мыслях не было. — Уолкер поклонился мадам Дюбуа, уничтожающе глянул на Леона и удалился.
— Вылитый верблюд, — безмятежно заметил паж.
То же самое он повторил
— Верблюд? — изумленно переспросил его милость. — Почему?
— Ну… — Леон наморщил нос. — Я как-то очень давно, видел верблюда. Голову он держал надменно, а зубы у него были ну точь-в-точь как у нашего Уолкера. Он был исполнен достоинства, Монсеньор. Понимаете?
— Прекрасно понимаю, — ответил его милость, зевнул и поуютнее устроился в углу кареты.
— Как вы думаете, Монсеньор, мне понравится Англия?
— Будем надеяться, дитя мое.
— А как вы думаете, мне не станет дурно на корабле?
— Полагаю, нет.
— Я тоже так считаю, — самонадеянно улыбнулся Леон.
По дороге в Англию с путешественниками не случилось ничего примечательного. Ночь они провели в Кале, а вечером следующего дня погрузились на корабль. К досаде Леона герцог строго-настрого запретил ему покидать пределы каюты. Его милость пересекал Ла-Манш множество раз, но впервые вынужден был проторчать все путешествие на палубе. Один раз Эйвон спустился в крошечную каюту и, обнаружив, что Леон заснул, сидя в кресле, осторожно уложил пажа в постель и укрыл меховым пледом. После чего вернулся на палубу, где и встретил рассвет.
Когда на следующее утро Леон выбрался из каюты, он испытал самое настоящее потрясение, обнаружив, что его хозяин провел ночь наедине с ветром и солеными брызгами. Дабы привести пажа в чувство, Эйвон дернул его за медный локон и отправился завтракать. Насытившись, его милость предался сладостному сну, длившемуся вплоть до самого Дувра. Леон же занял его пост на палубе. Выспавшись, Эйвон привел себя в порядок и только тогда соизволил сойти на берег. Гастон к этому времени успел поднять переполох в прибрежной гостинице. К тому моменту, когда его милость переступил порог постоялого двора, на столе в отдельной гостиной дымился обед.
Леон осторожно приблизился к столу и с изумлением уставился на блюда. На гигантской тарелке высилась груда вареной говядины, в изобилии украшенная ломтиками ветчины и массивными окороками странных животных. Окорока при ближайшем рассмотрении оказались конечностями английских каплунов. На соседнем блюде покоилась исполинская утка, окаймленная мясным паштетом; неподалеку кокетливо подрагивал пудинг. Всей снеди составляла компанию огромная бутылка с багровой жидкостью и кувшин дымящегося эля.
— Что с тобой, мой дорогой Леон? — поинтересовался его милость, изучая ошеломленное
Мальчик обернулся. Его милость стоял в дверях, энергично обмахиваясь веером. Леон неодобрительно глянул на веер. Эйвон, заметив осуждение в его глазах, улыбнулся.
— Тебе не нравится эта безделушка, дитя мое?
— Мне вообще все не нравится, Монсеньор.
— Ты меня огорчаешь. А какого ты мнения об английской кухне?
Леон покачал головой.
— Она ужасна, Монсеньор. Это… это варварство!
Герцог от души расхохотался и прошел к столу. Леон проворно последовал за ним, намереваясь, как обычно, занять место за его стулом.
— Дитя мое, ты разве не видишь, что стол накрыт на двоих? Садись. — Его милость встряхнул салфетку и взялся за нож. — Не хочешь отведать утки?
Леон робко сел.
— Да, Монсеньор, как вам будет угодно.
Его милость внимательно наблюдал за нервными, но чрезвычайно изящными движениями пажа.
— Так, значит, это Дувр, — спросил Леон, ковыряя утиное мясо.
— Ты совершенно прав, дитя мое, — ответил его милость. — Это Дувр. Ты хочешь выразить восхищение этим обстоятельством?
— Да, Монсеньор. Все английское так необычно, но мне нравится. Разумеется, мне бы все это не понравилось, если бы здесь не было вас.
Эйвон плеснул в бокал вина.
— Боюсь, ты мне бессовестно льстишь.
Леон доверчиво улыбнулся.
— Нет, Монсеньор. Вы обратили внимание на хозяина?
— Я хорошо знаком с этим добрым человеком. А что с ним такое?
— Он такой маленький и такой жирный, а нос у него так блестит! Когда он вам кланялся, Монсеньор, я испугался, что он вот-вот лопнет!
— Какое ужасное предположение, дитя мое. Похоже, у тебя мрачное чувство юмора.
Леон довольно рассмеялся.
— Знаете, Монсеньор, — пропыхтел он, энергично перепиливая утиный хребет, — до вчерашнего дня я ни разу не видел моря! Оно прекрасно, но в какой-то момент мои бедные внутренности взбунтовались. — Леон красноречиво взмахнул руками.
— Мой дорогой Леон! По правде говоря, у меня нет ни малейшего желания обсуждать сейчас манеры твоих драгоценных внутренностей. Боюсь, их прискорбное поведение придется мне не по душе.
— Мне тоже не понравилось, как повели себя мои несчастные кишки, Монсеньор! Но я справился с ними: стиснул зубы и не позволил, чтобы блюда, которые мы с вами отведали в Кале…
Эйвон стукнул веером Леона по пальцам.
— Я прошу тебя помолчать, дитя мое.
Леон обиженно потер руку.
— Да, Монсеньор, но…
— И не спорь!
— Хорошо, Монсеньор. Я и не думаю спорить. Просто я…
— Мой дорогой Леон, ты несносен! Ты становишься крайне назойливым.
— Я пытаюсь объяснить, Монсеньор, — с достоинством возразил Леон.