Дьявол на коне
Шрифт:
– Удивляюсь, почему Урсула была безразлична к ней.
– В то время ее вообще ничто не интересовало. После рождения Маргариты она пережила еще одно потрясение. У нее умерла мать. Урсула очень любила свою мать, и ее смерть явилась для нее большим ударом.
– Значит, она умерла неожиданно?
Иветта немного помолчала, затем сказала:
– Ее мать сама свела счеты с жизнью.
Я была поражена.
– Да, - продолжала Иветта.
– Мы все были глубоко потрясены. Мы не знали, что она больна. Она страдала какими-то внутренними болями, но первое
– Как… и Урсула, - прошептала я.
– Нет, - твердо сказала Иветта.
– Не как Урсула. Урсула ни за что бы не посягнула на свою жизнь. Я уверена в этом. Мы много говорили об этом. Урсула была глубоко религиозна. Она верила в загробную жизнь. Она говорила мне: «Не имеет значения, Иветта, что приходится терпеть здесь; все это преходяще. Я постоянно твержу себе это. Нужно вытерпеть все, и чем сильнее страдания, тем радостнее будет избавление от них. Моя мать страдала от боли, ей предстояли новые страдания, и она не смогла вынести это. О, если бы только она подождала!» Однажды, повернувшись ко мне, она схватила меня за руки и сказала: «Если бы только я знала! Если бы только я могла поговорить с ней…»
– И все же с ней случилось нечто подобное.
– Ее боли не были нестерпимыми, я знаю это.
– Вас же не было в замке, - напомнила я.
– После того, как я покинула замок, мы стали переписываться. Мы писали друг другу каждую неделю. Урсула интересовалась мельчайшими подробностями моей жизни и сообщала мне мельчайшие подробности своей. Она раскрывала передо мной сердце. Она ничего не утаивала. Мы договорились об этом, когда я уезжала. Урсула писала письма, которые были откровеннее, чем наши ежедневные разговоры. Она писала, что с помощью пера она стала мне гораздо ближе, чем прежде, так как значительно проще излагать свои мысли на бумаге. Вот почему я так много знаю о ней… я узнала больше с тех пор, когда мы оказались вдали друг от друга. Вот почему я уверена, что Урсула ни за что не покончила бы с собой.
– Как же она тогда умерла?
– Ее кто-то убил.
Я ушла к себе в комнату и осталась там. Я не хотела говорить о смерти Урсулы. Не могла поверить в то, что предполагала Иветта. Она, несомненно, была убеждена, что граф убил свою жену.
И я понимала, что цель этих разговоров - предостеречь меня. Мысленно Иветта поставила меня в один ряд с теми женщинами, которых граф очаровывал и на короткое время приближал к себе, а потом отшвыривал… ни к чему не обязывающие связи, в длинной череде которых отдельные выделялись чуть более ярким пятном, - как, например, та, плодом которой явился Этьен.
Несмотря ни на что, я не могла поверить в это. Я знала, что граф заводил связи - но когда он делал из этого тайну?
– и все же была уверена, что у нас с ним другие отношения.
Временами я верила, что смогу забыть все, что он совершил прежде. Все ли? И убийство? Но я не могла поверить, что граф убил свою жену. По его
Пока я размышляла об этом, отворилась дверь, и в комнату заглянула Марго. Ее настроение было вовсе не радостным.
– Что-нибудь случилось?
– воскликнула я, поднимаясь на локте, так как лежала на кровати.
Марго уселась на стул перед зеркалом и, взглянув на меня, нахмурилась и кивнула.
– В чем дело? Шарло?…
– Жив, здоров и прекрасен, как всегда.
– Тогда что?
– Я получила записку. Арман говорит, что ее передала женщина, сказав, чтобы он вручил ее мне или тебе.
– Записка? Арман?
– Пожалуйста, не повторяй каждое мое слово, Минель. Меня это бесит.
– Почему эта женщина отдала записку Арману?
– Потому что она, по-видимому, знала, что он из замка. Арман был конюхом, которого мы привезли с собой из замка Сильвэн. Этьен сказал, что он добрый малый, и посоветовал взять его с собой.
– Где записка?
– спросила я.
Марго протянула лист бумаги. Я взяла его и прочла:
«Одной из вас лучше будет прийти в кафе «Цветы» в десять часов утра во вторник. В противном случае вы пожалеете. Я знаю о ребенке».
Я уставилась на Марго.
– Во имя всего святого, кто бы это мог быть?… Она нетерпеливо покачала головой.
– О, Минель, что нам делать? Это хуже, чем Бессель и Мими.
– По-моему, - сказала я, - это то же самое, что Бессель и Мими.
– Но здесь… в Грассвиле. Я боюсь, Минель.
– Кто-то пытается тебя шантажировать.
– Почему ты в этом уверена?
– Из-за характера записки: «…вы пожалеете». Кто-то все разузнал и пытается что-то получить.
– Что мне делать?
– Ты можешь рассказать Роберу правду?
– Ты с ума сошла? Никогда не смогу… по крайней мере, сейчас. Он считает, что я - само совершенство.
– Рано или поздно ему придется обнаружить, что он ошибался. Почему не сделать это пораньше?
– Какая ты жестокая.
– В таком случае почему бы тебе не найти кого-то другого?
– Кого-то другого! Ты замешана в этом. В записке сказано: «одной из вас». Подразумевается, что ты тоже имеешь к этому отношение.
– Полагаю, что должна пойти ты.
– Не могу. Робер пригласил меня покататься верхом.
– Что ж, отложи прогулку.
– Какое оправдание я смогу придумать? Я должна ехать.
Отказ может показаться очень странным. Робер обязательно захочет узнать причину…
Я колебалась. Я тешила себя мыслью, что с этой деликатной ситуацией справлюсь лучше, чем Марго. В конце концов, я тоже в этом замешана. В тот критический период времени я была рядом с ней. Я мысленно пыталась определить, кто мог написать записку. Госпожа Гремон… кто-нибудь из ее дома… возможно, кто-то, с кем говорили Бессель и Мими, кто увидел, какими их осыпали благодатями, и вознамерился получить то же самое.