Дьявол в сердце
Шрифт:
Церковники и служащие похоронных бюро старались сделать смерть незаметной. Смерть исчезла из городского пейзажа. Она стала невидимой, неприличной, то есть запретной, последней запретной темой. Но даже скрытая, она пугает нас все больше и больше. Мы поскорее хороним близких, друзей и коллег, потом снова погружаемся в работу и сосредоточиваемся на своем деле. Смерть теперь неназываема, о ней перестали говорить. Поэтому в порядке вещей, что людям стало казаться: смерти нет. Все это я поняла позже: в спешке ничего не замечаешь.
2 марта
Вчера,
Темнота не навевала печали. Это была мягкая темнота, как перьевая подушка, темнота с успокаивающим запахом. Я слышала свои шаги, видела, как пламя свечей колеблется за колонной. Церковный воск пахнет по-особому. Сквозь витраж пробивался лучик солнца. Здесь что-то было недавно, что — венчание, похороны? Алтарь был усыпан цветами. При виде креста я совершенно естественно подумала о своем: я несу его из-за тебя, Мериньяк.
Было три часа дня, в церкви никого не было. Я пошла по центральному проходу, как человек, который не боится ничего. Я подняла голову к алтарю. Из-под купола над хорами Бог смотрел мне прямо в глаза. В первый раз меня заметили, надо это отпраздновать! Это строгое красивое лицо освещало полумрак. У Бога были черные глаза. Черные, как в моей песне, черные, как сама чернота, как сказал бы Антуан. Ощутив усталость (я долго шла) и одновременно странное, навеянное полумраком умиротворение, я опустилась на скамью. Там лежал сборник песнопений. Я открыла его и смогла разобрать только название гимна — «Твое присутствие». «Какое еще присутствие?» — пробормотала я, закрывая книжку. Я позавидовала верующим. Если бы я верила, мой крест имел бы смысл: страдание как искупление и прочая ерунда.
Бог продолжал смотреть на меня. Это был огромный образ «Христа во славе». Справа я разглядела альфу, слева от него была омега. Покрытая тонкой позолотой, фигура обладала поразительным реализмом. С нимбом над головой, знаком святости, Бог восходил из бездны. Он великодушно благословлял меня правой рукой, а в левой держал Книгу Жизни. Он был таков, что если бы существовал, то его можно было бы только любить.
Бог устремлял свой взгляд на меня. Я в первый раз стала видимой и не собиралась этого упускать. Мне в затылок повеяло свежестью. Усталость исчезла. Я больше не думала ни о боли, ни о смерти. Как все нерадивые прихожане, я сидела вдалеке, около выхода. «Если что-то будет не так, я уйду отсюда», — почти весело подумала я. Бог не сводил с меня глаз. Для него я существовала, и еще как! Я могла сколько угодно отрицать его реальность — он верил в мою. Чудо искусства и иконописи, Бог выглядел как живой.
Погруженная в свои мысли, я вздрогнула. Кто-то опустил в ящик монетку. Я посмотрела налево, потом направо. Никого не было. На витраже позади меня Иисус воскрешал Лазаря. Тысячи золотых пылинок заплясали в солнечном луче перед алтарем. Пахло ладаном и сыростью. Лишайник, столетние плиты, пыльные своды, витражное стекло, шишковатый дуб — мрачный дух старины. Вдоль центрального прохода стояло семь колонн. Я сидела рядом с последней, на зеленой табличке были белые буквы: «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царствие Небесное».
Помимо арамейского, своего родного языка и иврита, знал ли Бог французский? Он помнил о моем раке?
— Франк должен умереть, — наугад сказала я.
Бог не шевельнулся. Знал ли он о детях, которые ходили к нему на мессы с передвижными капельницами? Он слышал предсмертные крики младенцев? Шоа упрекает его в чем-то? Я говорила в пустоту. Если бы Бог существовал, в Поль-Бруссе не было бы отделения педиатрии.
— Спасите меня, — очень тихо попросила я с инстинктом животного, которое защищает свою шкуру.
Я думала о смертниках Вильжюифа: этих пленников никто не освободит, эти заложники умирают, я прочла это в глазах лысой девушки перед стеклянной дверью больницы.
Темнота и тишина сгустились, я почувствовала легкое прикосновение ко лбу, дыхание у глаз. В церкви было темно: можно было спокойно поплакать. Я надела темные очки для приличия. Бог видел мою усталость. Возле центральной колонны алтарник складывал стулья. Он не заметил меня. Я вышла.
Уличные шумы вернули меня к реальности. Я щурилась от света: солнце пробилось сквозь облака. Скоро придет весна. Я пошла по улице Сурс, думая о мести — моем костре в ночи. Было холодно; казалось, день затянулся навечно. Улица Сурс была пустынна.
Тут из метро вышел мужчина в черном. Я машинально разглядывала его. Ни высокий, ни низкий, с черными волосами. На вид ему лет сорок. Он нес увесистую папку и, казалось, был чем-то озабочен. Я шла ему навстречу; в какой-то момент он поднял глаза. В отличие от остальных он увидел меня.
Ровно в шестнадцать часов мужчина в черном и я стояли друг против друга. Мы одновременно остановились по разные стороны улицы. Мужчина справа, я слева. Мне он казался знакомым. Я узнала плащ и крест с каменьями. И его бледное лицо. Из темных глаз мужчины исходили золотые лучики. Как же я забыла его? Проходящий сквозь стены! Священник для больных раком, одетый для разнообразия в штатское, он был приятелем Бога, и отсюда проистекала его уверенность и свет в глазах.
Кроме машин и автобусов, на мгновение скрывавших его от меня, нас разделяло все. Он — человек в движении, для меня время остановилось. Он был здоров, я больна раком. Он был священник, я — атеистка.
Я отвернулась. Отраженный в витрине книжного магазина капеллан не пошевелился. Он сверлил меня строгим вопрошающим взглядом человека, который хорошо вас знает. Ни один мужчина не смотрел на меня так.
У нас было нечто общее — Вильжюиф. Рак объединяет людей! Вейсс был добровольцем, я — нет. Рак протянул невидимую нить между нами. Смерть была нам знакома, она — наши будни. От ее вида под нашими глазами появлялись тени, наши лица бледнели. Добрый пастырь облегчал своим братьям переход в мир иной. Верующие или неверующие, Вейсс протягивал руку помощи всем: перед лицом смерти не до красивых поз. Профессия заставляла Вейсса переживать то, от чего я бежала.
Смерть витала между нами, медленная и величественная, как караван в пустыне. Некоторых гигантов она уже затронула, ранила, они опасно накренились. Боже, мы знали их такими сильными, непобедимыми, и вот они уже уходят, отправляются в далекое далеко и машут нам рукой. Может, завтра они будут на том берегу?
Видишь ли, ангелок, подумала я, глядя на милосердного, мы придем им на смену. Ты проводник, а мы все — путешественники в дюнах, песок поднимается вечерним ветром, и времени у нас остается все меньше.