Дьявол в сердце
Шрифт:
Не сказав друг другу ни слова, не подав ни одного знака, мы разошлись. Похоже, мне бы следовало отправиться к самаритянкам. В метро, на станции «Дочери Голгофы», я вспомнила, что его зовут Люк, Люк Вейсс.
4 марта
Сегодня утром я пошла завтракать, кошки поплелись за мной, и вдруг я увидела мужчину в черном. На плечах его лежал горностаевый воротник; он поставил кофейник на стол. У Антуана был ключ от квартиры. Чтобы сделать мне сюрприз, он приготовил мне
— Мам, ты меня слушаешь?
Антуан сел рядом и открыл папку. Сколько ему сейчас лет? Двадцать четыре, двадцать пять? Он, конечно же, самый молодой судья во Франции. Сын переворачивал страницы в папке, рассматривал фотографии. Я увидела лицо его отца, которого бросила без какой-либо веской причины или скорее по той дурацкой причине, что больше не любила. Дальше шли бывшие любовники, Теобальд, Тристаны. Кофе в чашках остывал.
— Я зачислен в штат. Дворец Правосудия, дом 1, улица Лютеции, — серьезно сообщил мне Антуан.
— Поздравляю, — пробормотала я.
Я была горда, что этот судья — мой ребенок, хотя его вид и одежда для столь раннего часа показались мне мрачными. Мне трудно было изображать огромную радость, ведь я не так давно побывала в лапах смерти. Если Антуан хотел продемонстрировать, что стал мужчиной и имеет профессию, для которой создан, то это был триумф и провал. Я плохо соображаю по утрам.
— Я веду сложный процесс, — пробормотал херувим.
Я пишу «херувим», но в мрачном одеянии, парике и горностаевом воротнике милый ребенок почти пугал.
— Если так, то торопись, у тебя, наверное, куча дел, — сказала я, силясь улыбнуться.
Я положила руку на его ладонь, но его ладонь была холодна.
— И о чем же твой первый процесс, милый? — вкрадчиво начала я, глядя на восходящее солнце.
Ответ я знала заранее.
— О тебе, — ответил сын и тут же спохватился, — я шучу.
Но мы оба знали, что он не шутит. Он закрыл папку и медленно удалился.
— Кроме шуток, мам, ты создаешь вакуум вокруг себя, — раздавался его голос из ванной комнаты, там он переодевался.
Вышел оттуда в обычной одежде, с бледным осунувшимся лицом. На нем была черная куртка из «Патагонии» и вельветовые бежевые брюки. Кошки прыгнули на стол.
— Я знаю, что с тобой произошло. Теобальд мне все рассказал. Это ужасно.
Антуан — брюнет, ни толстый, ни тонкий, похожий на всех, кого можно встретить на улицах города. У него черные глаза. Белизна его рук кажется сияющей.
— Пойду к отцу, — сказал он.
— Позвонил бы Тристанам.
— И не подумаю.
Антуан холодно взглянул на меня. Чем я его обидела, ведь я его так люблю?
— Представь себе, после того как я заболела раком, я полюбила церкви. Там можно побыть одной, мне там хорошо.
— Что?
Я опустила взгляд и отметила, что мой сын носит «текники» Вейсса.
* * *
— Не
Чтобы пациентам Поль-Брусса возмещали расходы на транспорт, надо было предоставлять счет за такси. Она захлопнула дверь машины, сунула листок в карман и вошла в здание. Больные всех возрастов и национальностей толпились с направлениями у регистратуры. Подавляя страх, они улыбались друг другу. Никто не хитрил, никто не занимал чужого места. Больные раком играют честно.
Ожидая консультации экспертов из Комитета 101 (патология молочной железы) и результатов последнего анализа крови, Элка взглянула налево. Ей хотелось увидеть Люка Вейсса.
«Чтобы вызвать представителей любых конфессий, обращайтесь к дежурной, часовня открыта круглосуточно на первом этаже (зал Провидения). Мессы проводятся каждый день (кроме вторника) в 17 часов».
Было бы интересно посмотреть на Вейсса при исполнении. Что он делал по вторникам? Обедал с другими священниками? Ходил в кино? Может, вторник был его воскресеньем? Она записала на своем направлении расписание месс. Там были цифры, понятные только белым халатам. Эти коды направляли движение по Лабиринту. Еще на направлении был номер карточки пациента. Один раз попав в Вильжюиф, остаешься там на всю жизнь.
Элка наметила свой маршрут. Она знала больницу как свои пять пальцев. Снаружи Поль-Брусс походил на ультрасовременную скотобойню. Элка знала приемную, анестезиологию, пост на первом этаже, дерматологию, отдел ядерной терапии, пульмонологию, этаж педиатрии, центр химиотерапии, рентгеновские кабинеты, реанимацию, послеоперационные, цветочный киоск в зале «Нормандия», кафетерий, кабинеты забора анализов, морг, парикмахерскую, объединение онкопсихологии, «разговорные группы», центр по борьбе с болью, большую и малую хирургию.
По этому Лабиринту она шла, как по завоеванной территории, ведомая внутренним компасом. Несмотря на Боль, под бременем которой гнутся все, Элка шла своей дорогой. У нее была врожденная наглость и свои привычки. Если мы чувствуем себя где-то как дома, мы дышим спокойнее. Как ни странно, в Вильжюифе она чувствовала себя в безопасности. Она мысленно отмечала все для своего дневника: все записанное помогало ей яснее видеть в полумраке дней. Номер Вейсса 24–32 она набирала дважды. Ей трудно было попасть пальцем на цифры.
Ответил старческий голос. Тот самый дрожащий тембр, который воплощает саму глупость и не предвещает ничего хорошего.
— Канцелярия капеллана, добрый день. Чем я могу быть полезной?
— У меня рак, я хочу поговорить с кем-нибудь. Люк Вейсс здесь?
Пауза.
— Отец Вейсс находится у постели больного, его нельзя беспокоить. Назовите ваше имя и номер истории болезни.
— Элка Тристан, Арденны. Разве у Люка Вейсса нет бипера, как у всех?
— Я же вам говорю, отца Вейсса нельзя беспокоить. Больному очень плохо.