Дьявол в сердце
Шрифт:
Люк Вейсс приблизился к микрофону. Он провозгласил, что Любовь к ближнему — это крест, что мы несем крест любви, отдавая себя другим. Надо забыть себя.
— Главная заповедь — это ЛЮБОВЬ, — настаивал оратор.
Он произносил слово как-то по-особенному, что придавало ему что-то очень земное. Риза с широким воротником так хорошо подчеркивала сильную бледность лица, что я подумала об «Арлекине» Пикассо голубого периода. «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и все душой твоей и всем помышлением твоим, и возлюби ближнего твоего, как самого себя», — заключил священник. Интересно, а кто составляет ему проповеди?
— Восславим
— Слава Тебе, Господи, слава Тебе! — ответили присутствующие.
Здесь были самые разные раковые больные и их родственники. Вейсс снова запел, переходя все возможные границы. «Глас Бога вещает в устах пророка его», — сказано в Талмуде. Трели, каскады — солист пел чисто.
Под облачением я заметила рукав черного свитера и стальные часы. Опустила глаза. Из-под облачения были видны «текники». Проповедник был таким же человеком, как и все.
Он запел гимн, который разбил мне сердце:
«От всех врагов моих сделался я поношением, даже у соседей моих, и страшилищем для знакомых моих; видящие меня на улице бегут от меня».
Откуда он это знает? Почему он описал мою голгофу?
Из усилителя раздалась органная музыка, и я узнала кантату Баха «BWV 121», одну из моих любимых среди 198 священных кантат, пришедших к нам из Веймара. Я расплакалась. В кино то же самое: у меня текут слезы. Старик и ребенок протянули руки к алтарю, указывая на чашу. Кто-то бил себя в грудь, кто-то складывал руки на груди. Во время «Отче наш» Люк Вейсс обвел аудиторию взглядом. Уверена, он увидел меня, но не похоже, чтобы узнал. Создавалось впечатление, что во время «Отче наш» Люк Вейсс не узнал бы собственную мать.
Стихари, епитрахили и ризы сияли в свете прожектора. Когда Вейсс поднял чашу спасения, я вышла.
13 марта
Рак отступает! Я посылаю подальше тех, с кем пыталась быть приветливой из страха оказаться плохой дочерью или плохой сестрой.
Мой сводный брат Шарль работает охранником в женской тюрьме в Ренне, он ни разу не позвонил мне, когда я чуть не умерла и ни разу не справился обо мне, когда я была в реанимации, а после моего выхода из комы звонил дважды. Его жена несет эту телефонную повинность. Она преподаватель сольфеджио, красивая блондинка с зелеными глазами. На автоответчике оставлено радостное послание, как будто у меня был грипп. Я решаю не продолжать.
14 марта
Франк? Мне приснился странный сон. Я была в городе моего детства в «Централе» — пивнушке, о которой я тебе рассказывала. В тусклом неоновом свете я сразу увидела женщину, с которой у меня была назначена встреча, — она анестезиолог из Вильжюифа, только теперь без халата. Сидя на пурпурном диванчике в кабинке рядом с усилителем, женщина говорила с брюнетом (он сидел спиной ко мне).
Я села на диванчик рядом с этим человеком, напротив медсестры, она улыбнулась мне. Мужчина повернулся ко мне, это оказался Люк Вейсс. Он был красив, совсем бледен, на нем был все тот же сценический наряд, напоминавший костюм Арлекина у Пикассо. Мы смотрели друг на друга, как незнакомые. Люк Вейсс разговаривал с медсестрой на иностранном языке, не обращая внимания на меня. В какой-то момент Люк Вейсс положил ладонь на плечо
Люк Вейсс посмотрел на часы, старый стальной корпус «Свотч». Сегодня он играл в «Гамлете», скоро спектакль, он боялся опоздать.
— Увидимся, любовь моя, — сказал он мне, к огромному удивлению медсестры.
Я подумала, что он сам хочет остаться с ней, чтобы защитить меня от процедур. Анестезиолог открыла мою папку и слабо улыбнулась Люку Вейссу. Он всех вводит в смущение.
Я вышла на улицу, счастливая, что снова увидела капеллана. Поймала такси, случайно ехавшее по улицам моего города. Я хотела оказаться в первом ряду, когда Люк выйдет на сцену.
14 марта (двадцать два часа)
Получил ли Люк Вейсс мою открытку? Если да, то никогда я еще не была от него настолько близко. Была большая вероятность, что он забыл меня, если только случайно не выбросил мое письмо вместе с проспектами и прочими конвертами, заполонявшими его кабинет. Ему писали больные, не следует забывать также О благодарных родственниках и уведомлениях о кончине. Почта накапливалась кучами, хотя казалась по меньшей мере неотложной.
Интересно, священники благодарят за знаки внимания? Вейсс не выглядел безумно радостным, похоже, он был холоден, такой человек помнит о вас, только если вы стоите у последней черты.
Франк, ты смеешься, ведь так? Ты думаешь, рак и в самом деле настолько изменил меня, что я думаю о реакции какого-то священнослужителя? Я верила в ничто, и вот в мою жизнь ворвалось что-то святое.
Я справляюсь в «Большом Робере». Ecclesia по-гречески значит «призвание». Отлично подходит: врачи вызывают меня так часто, иногда чаще, иногда реже, что это меняет?
15 марта (десять часов)
Снова зал Провидения. Пусть врачи подождут. Я постучала в комнату для католиков — никто не ответил. Я набрала номер канцелярии капеллана — никто не взял трубку. Можно было умереть, здесь всем было наплевать! Я направилась в магазин. На витрине стояла новая открытка с именем «Люк». Я купила ее. Не для того, чтобы отослать, а может, чтобы сохранить на память, или не знаю зачем.
Из банкомата в зале «Нормандия» я сняла с голубой карточки несколько пятифранковых монет и устроила себе прогулку по магазину. Я рассматривала книги. По пятницам я делала себе маленькие подарки. Все безработные знают, что надо отличать выходные от остальных дней недели. В витрине с десяток книг вызвали мой интерес. Я внимательно изучала названия, имена авторов и вдруг увидела его имя.
«Служитель всех», в издательстве «Партаж»! Это не сон: на книге было написано имя Люка Вейсса.
— Дайте мне, пожалуйста, «Служителя всех», — попросила я продавщицу.
— Ее написал капеллан из нашей больницы.
— Я знаю.
— Кажется, она хорошая, но грустная. А вы его знаете?
Продавщица прессы улыбнулась, давая мне сдачу. За те годы, которые я скиталась по коридорам Вильжюифа, она успела узнать, что мой рак живет в Арденнах.
— У вас все удачно? — спросила она.