Дьявольские шутки
Шрифт:
Отец Мартин сначала покачал головой, нахмурился непривычно по-доброму и с толикой грусти — он сам не мог определиться, что чувствовал сильнее — и только потом ответил:
— Ни в коем случае, Рагиро. Продолжайте.
— Для постороннего человека ты слишком внимателен, священник. Мне не нравится.
— Я, кажется, вообще вам не нравлюсь, — со слабой улыбкой заметил отец Мартин. Он был абсолютно не против враждебности в свою сторону, пусть она и спадала с каждым вновь произнесённым словом. — И это уже нравится мне.
— Что именно? — не догадался Рагиро, с трудом поднялся
— Что я вам не нравлюсь, — честно ответил отец Мартин. — Не поймите меня неправильно, просто обычно я сталкиваюсь с открытостью и дружелюбием. Дружелюбие может быть искреннее, а может оказаться лицемерием. Но я не встречал человека, который мог бы так откровенно что-то говорить. Особенно если это что-то — признание в ненависти.
— В таком случае могу повторить это ещё раз — я ненавижу таких как ты. Вы вызываете во мне рвотные позывы в своей неуемной и бестолковой вере в самого отъявленного подонка этого мира — в Бога. Доволен? — Рагиро старался говорить раздраженно, старался вернуть себе бушующую в нём ранее злость, но получалось плохо. Он слишком устал, да и священник уже несколько путей назад перестал раздражать.
— Доволен, — согласно кивнул отец Мартин, наблюдая за Рагиро. — Спасибо.
Они оба в этот момент знали, что Рагиро Савьер не ненавидел отца Мартина, но оба сделали вид, что не замечали этого.
— Можете ещё добавить, как сильно вы ненавидите лично меня, — со слабым добродушным смешком, совершенно неподходящем образу священника, добавил Мартин. На секунду ему показалось, что именно так могли бы вести себя друзья.
— Ненавижу тебя. Ты вызываешь во мне отвращение, и, не будь у меня этих цепей, — Рагиро для наглядности приподнял скованные руки. — Я бы задушил тебя ещё в начале нашего знакомства.
Его губы тоже тронула очень слабая улыбка, но отцу Мартину этого было достаточно, чтобы убедиться в своих догадках.
— Не сомневаюсь.
Взгляд у Рагиро стал добрым, но это была лишь секундная иллюзия.
— Ты бы понравился Лерту, — вдруг произнес Рагиро и опустился на холодный пол, придерживаясь руками за стенку и морщась от ноющей боли. — Если бы не был священником, — чуть тише добавил он секунду спустя, когда не услышал ответа.
— Если бы не был священником, — эхом повторил Мартин, будто пробовал на вкус эти слова. Он старался понять, как это — не быть тем, кто ты есть; как перестать быть собой и насколько сложно будет изменить собственную жизнь. Он хотел этого. Хотел сбросить с себя церковный сан, отвернуться от Бога и, глядя людям в глаза, сказать, что Бог — подонок.
Сейчас отец Мартин боялся даже про себя говорить эти слова.
У Рагиро было ещё два пути, чтобы исправить это.
— Когда я закончу… исповедоваться, я хочу услышать ответ на ещё один вопрос. Почему ты выбрал Бога? У тебя есть время подумать над ответом, священник, и будет лучше, если мы оба поверим твоим словам, — ответа Мартина
Мирелла не улыбалась, даже не поворачивалась в мою сторону, когда вытаскивала из коробочки маленькие баночки с жидкостями разных цветов. Дверь за ней захлопнулась то ли от ветра, то ли от чего-то ещё. Возможно, от её тёмной магии, хотя я даже не был уверен, что Инганнаморте ей владели. Они были обычными людьми. Во всяком случае мне так казалось, несмотря ни на что. Я имею в виду, никто из них не проходил Шести путей и не проводил ритуалов, как один из моих предков. Они не были чародеями и не продавали душу Дьяволу. Это могло бы мне упростить задачу, если бы я встретился с ними сейчас, но…
Мирелла расставила несколько бутылочек перед собой, делала вид, что она крайне увлечена своим занятием, а может действительно не замечала ничего, кроме неестественно ярких жидкостей. Последняя вещь, которую она вытащила, оказался металлический кубок, немного грязный, с причудливыми орнаментами.
Она очень долго смешивала жидкости, переставляла бутылочки с места на места, внимательно вглядывалась в цвета, будто бы пыталась понять, все ли она правильно делала. Мирелла выглядела сосредоточенной. Слишком серьёзной для её игривого характера. Я украдкой наблюдал за ней и думал, как же хорошо, что у них с Чезаре — или с Гаспаро — не было своих детей. Вероятно, они сделали бы с ними то же самое, что и со мной, если не в разы хуже. Мирелла, возможно, думала так же, и поэтому не родила.
Наконец, она добилась нужного результата, вылила получившееся месиво в кубок и несколько секунд рассматривала, как менялся цвет внутри. А потом протянула кубок мне и холодно приказала:
— Пей.
Я все ещё хорошо помнил, как она отхлестала меня по щекам на третьем Пути. И помнил все остальное, что она или её муж делали. Спорить с ней не было ни сил, ни желания, спрашивать что-то — тоже. Пришлось покорно взять кубок из её бледных, слишком ухоженных рук. Для того, кто жил в трущобном детском доме её руки были непозволительно чистыми.
Я выпил. Разом, чуть не захлебнувшись. Вкус был едва ли ощутимый, немного сладковатый, а после сразу отдавал чем-то кислым.
Мирелла улыбнулась, довольно, немного надменно, но сдержанно. Было чувство, что она боялась, что пойло, которое она мне вручила, не сработает, но у Инганнаморте всегда всё срабатывало так, как надо.
Я почувствовал, как огонь разгорался внутри, проходил по горлу, лёгким и опускался вниз. Сначала слабо, а потом сильней и сильней. Желудок скрутило в тугой ком, сдавило спазмом, и так несколько раз подряд. Ощущения были, будто бы я задыхался. Ещё один спазм, и я, обхватив себя руками, опустился на колени. Потом меня начало рвать.