Дыхание осени

Ручей Наталья

Никто не ищет, а я прячусь.

Пока стою у окна, машина серебристого цвета не отъезжает. Пусть отдохнет, от суеты и от меня — и только отхожу, как слышу — шуршат тихо шины, и пустота, кажется, сжимает горло. Но плакать лучше там, под дождем, а здесь само пройдет.

— С возвращением, — в палату заходит Наталья. — Где катались?

— Где мы только не катались? — бормочу раздраженно, что так резко ворвались в мои невеселые мысли. А с другой стороны, я так и увязну в тоске! Совсем расклеилась! Да я гордиться должна: кто-то так сильно хочет убить меня, что раскидывается деньгами, в операции

по уничтожению участвовали двое крепких мужчин (добровольно или нет — не считается), а я жива. А значит, я сильнее их и себя прежней.

Неожиданно накатывает вдохновение и я часа за три пишу новую сказку, в конце спешу, не терпится посмотреть на реакцию прототипов, но все равно черновик, ошибки при вычитке подправлю.

— Прочесть тебе сказку? — Наталья удивляется вопросу, но выказывает вежливое согласие. А мне большего и не надо. Ну слушай, девонька, слушай, красная… Я начинаю читать о Посейдоне, зачарованном внешностью девицы, о коварных соперницах-неридах, о песочном принце, а сама на Наталью посматриваю. Поначалу она отшучивается, вставляет реплики, а потом как-то странно смотрит на меня и слушает молча. Да, я знаю, что приехала она в большой город в поисках своего принца и что не ладится, не сладко, а то, что сахаром кажется, песком на зубах скрипит. Только принц не отступится…

И как накликала, только я дочитала сказку, медсестра заглядывает:

— Александровская! К тебе жених. Пусть зайдет или как обычно?

— Жених? — недоуменно переспрашивает Наталья, а в палату уже уверенно заходит Матвей.

— Я не услышал отказа. Здравствуй. Еще не собралась? Я тебя сегодня выписываю.

Отказа не услышал — ну да, ну да, рассказывает провинциальным девушкам сказочки, а сам из тех людей, что не воспринимают отказов. Одного поля ягода с Яром. Делает вид, что слово Натальи решающее, а отпускать и не думает, что бы они ни сказала.

Пока Наталья собирается, Матвей едва заметно мне кивает, мол, все ли в силе? Ну что я говорила? Я киваю в ответ. А что бы и не помочь человеку удержать счастье? За мной никто не пришел, никто не выписал и не сказал, мол, все, забираю, и на душе скверно. Кому нужна самостоятельность, когда сама себе не нужна?

— Твоя сказка в твоих руках, — шепчу Наталье и отворачиваюсь, чтобы не заметила подступивших слез. И почему я думала, что стала сильнее? Кому врала? Невыносимо все это. Все, абсолютно, и, может быть, права бабуля и стоит поглумиться над соседями, похвастаться любовником. Пусть думают, что потеряла голову от любви, пусть думают, что и меня любят!

Дам сплетен на год вперед и вернусь домой. Улыбка мимо воли появляется при воспоминании о квартире. Моя. Пусть даже платит за нее другой.

Макар не появляется вечером, видимо, я действительно почти здорова, потому что раньше его из палаты невозможно было выпихнуть. Спросил, что нового, я сказала, что в палате теперь одна и пока придумывала какой бы еще пустяк ляпнуть, вспомнила об адвокатах. Вернее, о том, что у меня их нет, а найти-то надо, да еще таких, чтобы потягались с Яром, пусть даже он и не против раскошелиться. Но я Егору верю, и если он думает, что нам лучше перестраховаться, пусть так и будет.

— Хорошо, — Макар, кажется, даже повеселел, что я его снова чем-то озадачила, —

я найду тебе адвоката.

— Правда?

— Немного лгу, — сознается, — есть у меня два знакомых адвоката, молодых, амбициозных, им будет полезно и любопытно взяться за это дело. Сколько, говоришь, Ярослав готов заплатить за свободу?

Я почти шепотом, прикрывая мобильный, называю огромную цифру.

— Угу, на меньше ребята не наторгуют, а там посмотрим.

Это что, намек, что возможно больше? Мне больше не нужно! Нам с Егором достаточно!

— Ладно, ладно, — соглашается Макар, — они просто проследят, чтобы все было без проволочек.

На этом и сходимся.

Утром, когда распахивается дверь, я спросонья подозреваю Макара и уже готова высказать все, что думаю о ранних визитах, когда навожу резкость и узнаю Наталью.

— Вернулась, что ли?

Она слегка улыбается, но видно, что не до шуток. Пьем чай с зефиром, болтаем о том о сем, она уходит… чтобы завтра снова вернуться в еще худшем настроении. Сосредоточенная, глаза лихорадочно блестят, резкими движениями выгружает из пакета фрукты.

— Тумбочку завалишь, — говорю я, но она не успокаивается, пока передо мной не предстает все содержимое пакета. И зачем, спрашивается? Все равно ведь пакет с собой брать не будет, оставит в палате.

— Не стоило покупать, — говорю я, рассматривая ассорти, — меня завтра выписывают.

Она, словно очнувшись, смотрит мне в глаза, долго. Пытается осознать, что здесь делает? Так и я не в курсе.

— Палата оплачена? — спрашивает Наталья.

Здесь мне нечего опасаться, Макар внимателен к деталям. Наталья несколько удивлена, что я так спокойно говорю о непрошеном любовнике, но не хочу ей ничего объяснять. Сейчас мне каждый врагом кажется, даже она. Возможно, она больше, чем остальные, потому что мимо воли примешивается старая ревность — ее рисунки Яр хранил в своей комнате, ее любил, пока я любила его. Возможно, он любил ее, пока был женат на двух других? Не знаю, и мне уже все равно, но сам факт.

— А жить есть где? — не унимается. — Если я правильно поняла, муж деньгами пока не поделился.

И снова не хочу ничего объяснять, не вижу смысла. Если в жизни еще пересечемся, сама узнает, а если нет — зачем болтать лишнее? И я говорю почти правду:

— Адвокаты выясняют последние нюансы. Это может затянуться на неопределенное время, но мне найдут, где жить.

Почти не вру, ведь адвокаты действительно будут.

— Ясно, — чуть слышно шепчет Наталья и вдруг решительно говорит: — Ко мне переедешь.

Матвей и это просчитал, вот удивительный человек. Он знал, что так и будет, что она захочет от него уйти, и я единственная, кому скажет адрес. А что же я? Сыграю против нее? Или в ничью? Мне не за что любить мужчин, мне не за что им потакать, и если девушка пока не готова, пусть бегает, пусть загоняет охотника в расставленный им капкан. Она уже почти в дверях, когда я окликаю ее, и спрашиваю небрежно:

— Ты бы хотела вернуть все, что было?

— А что у меня было?

Настораживается, шаг назад, смотрит пристально, а я изображаю простодушие, которого почти не помню. Видимо, добиваюсь своего, и получается скверно, но чтобы наверняка, я буднично говорю: