Дюжина черных роз
Шрифт:
— Похоже, что Эшер решил перенести войну к порогу Синьджона, — сказала она почти про себя. — Очевидно, правило «говори цветами» себя оправдало.
«Бэтмобиль» остановился точно напротив Черной Ложи. Один из телохранителей подскочил открыть дверцу, и из машины вышел Эшер. Поставив руки на бедра, повелитель вампиров оглядел театр военных действий. Перед входом в Черную Ложу громоздилась баррикада из старой мебели, разбитой каменной кладки и бревен, а сверху ее украшала путаница колючей проволоки, сверкающая елочной канителью в свете пожаров соседних домов. За барьером стояли «черные ложки»
Эшер махнул кому-то из своих подчиненных. Тот нырнул на переднее сиденье машины и извлек мегафон. Приложив его к губам, Эшер заревел:
— Синьджон! Я пришел затем, что принадлежит мне! Ты слышишь меня, Франкмасон?
Синьджон вышел на балкон третьего этажа и угрюмо оглядел собравшуюся у крыльца армию.
— Что все это значит, Эшер? Ты сошел с ума, как все отребье этого проклятого города? До рассвета меньше часа! Сперва на моих людей напали какие-то развалины с факелами и зажигательными бомбами, а теперь ты!
— Не строй из себя невинность, мерзавец! Ты отлично знаешь, зачем я здесь! Ведь это же ты бросил первый камень!
— Ты действительно сошел с ума.
— Отдай мою женщину! Отдай кокаин, который ты у меня украл! А главное — отдай предательницу, которую ты спрятал!
— Я понятия не имею, о чем ты кричишь, Эшер. Вернись на свою территорию, пока еще можешь.
— Значит, ты не оставляешь мне выбора!
Эшер отложил мегафон и сделал рубящий жест рукой.
«Звездники» открыли огонь по Черной Ложе — пули выбивали дыры в фасаде. Синьджон вздрогнул — фосфорная пуля просвистела у него мимо уха и отрикошетила от стены. Он быстро исчез с балкона, крича на своих подчиненных, чтобы отстреливались.
— Папочка, что там такое?
Вир, голый, если не считать виниловых плавок, дрожал на кровати, прижимая к груди пурпурные атласные простыни. Глаза его побелели от страха, и впервые за много месяцев он снова выглядел как тот перепуганный подросток, которого Синьджон подобрал на автобусной остановке в центре города.
— Этот колдун потерял рассудок! Он несет чушь, чтобы я отдал ему девушку и кокаин! И еще он настаивает, что отродье Моргана прячется у нас!
— Ты ему сказал, что ее здесь нет?
— Конечно, сказал, идиот! — завизжал Синьджон.
Раздался звон стекла, и влетевшая фаната со стуком приземлилась между мальчиком и Синьджоном. Повелитель вампиров уставился на нее — скорее ошеломленный, чем испуганный.
— У этого сукина сына гранатометы!
Стекла и каменные обломки вылетели от взрыва на третьем этаже, поливая «черных ложек» смертоносным дождем. Потомки Синьджона все как один подняли лица вверх, алые глаза сверкали паническим страхом, и руки взметнулись в мольбе.
— Отец! — взвыли они. — Отец, спаси нас!
Положение за баррикадой было отчаянное. Мертвые и умирающие «черные ложки» лежали в три слоя. Были потери и среди Своих — в основном от фосфорных пуль и гранат. Вампир по имени Тристан — тело его было оторвано ниже пояса — подполз на локтях и на брюхе и вцепился в разорванного бандита в надежде напиться крови в достаточном количестве, чтобы воскреснуть. Умирающий человек слабо отбивался, но не в силах был ему помешать. Его бывшие товарищи по оружию,
Улица перед Черной Ложей текла ручьями крови, тротуары были завалены телами. Миньоны Эшера отступали под прикрытие мусорных баков и выбирали огневые точки в окнах немногих уцелевших окрестных домов, еще только ожидающих поджога. Сам Эшер сидел в бронированном «кадиллаке», с неестественным спокойствием глядя на бойню. В момент затишья в перестрелке он глянул на «ролекс», достал из-под сиденья переносную рацию и сказал в нее:
— Король Ада — Огненной Птице. Начинайте праздник, прием.
— Понял вас, Король Ада. Огненная Птица, конец связи.
Эшер сунул рацию под сиденье, откинулся на спинку, сложив руки на груди, и стал ждать начала спектакля.
Двое «звездников» с гранатометами перебежали улицу зигзагом, прикрытые огнем своих товарищей, и заняли позицию на ступенях церкви напротив Черной Ложи. Один из них словил пулю и упал, но товарищ его продолжал работать. Когда выстрелил первый гранатомет, «черные ложки» проводили взглядом летящую по дуге фанату, и лишь когда она взорвалась, они поняли, что это напалм.
Сгущенный бензин занялся немедленно, заплескивая огнем бойцов, спрятанных за баррикадой. Вампиры и люди визжали в страшной агонии, пожираемые языками пламени, обугливающими кожу и одежду. Юноша-вампир Этан перепрыгнул баррикаду, вопя и размахивая руками в тщетной попытке спрятаться от огня, и его скосили люди Эшера.
Ударил второй гранатомет, на этот раз неся огненный груз точно в окно второго этажа. Вслед за хором истерических воплей из окон повалил густой дым. Третий заряд рухнул на балкон третьего этажа, где секунду назад стоял Синьджон.
Из Черной Ложи повалил народ — и люди, и Свои. Кто-то горел, кто-то держал руки на затылке. Свои застряли на пороге, с опаской поглядывая на светлеющее небо, но огонь выгнал их наружу. Все это, впрочем, было не важно — сторонников Синьджона расстреливали, как только они появлялись из-за баррикад.
Эшер улыбнулся, глядя, как падают пытающиеся спастись, кое-где в четыре-пять слоев, и снова взялся за рацию.
— Король Ада — командиру анклава. Прием.
— Командир анклава слушает, милорд. Прием.
— Дай сигнал для анклава залегать в землю. Прием.
— Понял вас, милорд. Но как же вы? Прием.
— Обо мне не беспокойся. Я такое зрелище ни за что не пропущу. Конец связи.
Свои из сторонников Эшера стали оттягиваться назад. Солнце всходило, и Эшер не хотел рисковать своими траллсами более необходимого. Он один остался снаружи, в защищенном от солнца «бэтмобиле», и наблюдал за падением своего врага. Языки пламени рванулись из каждого окна второго и третьего этажей Черной Ложи. Густой черный дым клубился библейскими тучами саранчи. Из этого ада выбежал Вир, голый, если не считать виниловых плавок, вплавившихся в кожу от сильного жара. Волосы его горели, пузырящаяся кожа свисала клочьями с лица, бедер и спины. Кровь струйкой текла из носа и ушей от перепада давления, вызванного взорвавшейся в будуаре гранатой. Вир размахивал руками в тщетной попытке сбежать от боли и кричал пронзительно и тонко, как младенец: