Джефферсон
Шрифт:
Сентябрь, 1782
«В течение трёх недель отец оставался в своей комнате, и я старалась ни на минуту не оставлять его. Он непрестанно ходил взад-вперёд, днём и ночью; только когда силы кончались, ложился на подстилку, принесённую в комнату во время его длительных обмороков. Мои тётушки тоже оставались при нём все эти недели. Когда он наконец покинул комнату, он отправился верхом в горы и ездил там по запущенным дорогам, а иногда просто через лес. В этих печальных поездках я была его постоянным спутником, единственным свидетелем взрывов его безутешного горя».
Эпитафия
Ноябрь, 1782
6
Перевод Марины Ефимовой.
«Ваши письма пришли в тот момент, когда я постепенно выходил из умственного омертвения, в которое повергла меня смерть жены. Они напомнили мне, что среди живых есть ещё дорогие мне люди.
Причиной того, что я раньше не выразил Вам радости по поводу нашего короткого знакомства весной, было ужасное состояние неопределённости, длившейся всё лето, и катастрофа, завершившая её. До этого мои планы жизни были ясны. Я намеревался уйти на покой и искать счастья в домашней жизни и литературных занятиях. Но это единственное событие смыло всё задуманное мною и оставило в пустоте, которую нечем было заполнить. Находясь в таком состоянии, я получил сообщение, что Континентальный конгресс хочет направить меня на другой берег Атлантического океана, на помощь нашим посланникам во Франции».
Осень, 1782
«При французском дворе мистер Адамc не пользовался популярностью, его манеры не соответствовали принятой там утончённой вежливости. Но он твёрдо защищал интересы своей страны на переговорах об условиях мира. Так же и мистер Джон Джей внимательно и неутомимо следил, чтобы все статьи соответствовали принципам справедливости и равенства. Дипломатические таланты доктора Франклина тоже сыграли огромную роль в успешном завершении переговоров. Предварительный мирный договор между Соединёнными Штатами и Великобританией был подписан в ноябре 1782 года».
18 апреля, 1783
Из генерального приказа по армии
«Главнокомандующий приказывает остановить враждебные действия между Соединёнными Штатами Америки и королём Великобритании, и это сообщение должно быть зачитано завтра в 12 часов перед всеми полками и подразделениями армии. После этого капелланы бригад должны возблагодарить всемогущего Бога за все Его милости, особенно за то, что Он обернул гнев человека в орудие достижения славы и дал силы прервать ужасы войны между народами. Главнокомандующий с ликованием в сердце поздравляет всех офицеров и всех солдат армии Соединённых Штатов, особенно тех доблестных и решительных американцев, которые записались в армию на условиях службы до самого конца военных действий, ибо они составляют главную гордость и славу нашей армии. Слава тем, кто приложил руку к созданию нашей независимой
Лето, 1784
«7 мая конгресс вынес постановление о том, что необходимо назначить постоянного посла в помощь мистеру Адамсу и доктору Франклину в Париже для переговоров о торговле с иностранными государствами, и я был назначен на эту должность. 5 июля я вместе с дочерью Мартой отплыл из Бостона, и 31 июля мы достигли Гавра. Прибыв в Париж 6 августа, я немедленно нанёс визит доктору Франклину в его доме в Пасси, и мы вместе написали мистеру Адамсу, находившемуся в Гааге, письмо с просьбой присоединиться к нам».
Часть третья.
СТРЕМЛЕНИЕ К СЧАСТЬЮ
ВЕСНА, 1785. ПАРИЖ
— Как? — воскликнул Джефферсон. — Вы готовы пропустить запуск нового воздушного шара братьев Монгольфье? Ваши внуки спросят вас: «Бабушка, неужели ты видела первые полёты человека по воздуху?» Что вы ответите им? «Да, я была в Париже, но не пошла смотреть»?
Абигайль Адамc, прищурившись, вдела нитку в игольное ушко, сделала узелок, откусила хвостик и вернулась к важному делу — перелицовке своего платья для подросшей дочери.
— Мистер Джефферсон, дорогой Томас, мы вместе уже смотрели один запуск в сентябре — с меня довольно. Вся эта шумиха и баллономания, охватившая Париж, слава богу, пока проносится мимо моего семейства. Я своими глазами видела шляпы в форме летучих шаров, именами изобретателей называют новые танцы и причёски, изображения рисуют на камзолах и плащах. Моё же отношение к происходящему определяется простым фактом: купить билеты на это модное зрелище для нас четверых будет стоить больше тридцати ливров. И я знаю, что мы не можем позволить себе такой расход, до тех пор пока конгресс не увеличит жалованье моему мужу.
Они сидели в саду, окружавшем большой полузаброшенный дом, арендованный Адамсами в парижском предместье Отёйль. Каменные плиты тропинки едва виднелись из-под прошлогодней подгнившей листвы, цветущие ветви апельсиновых деревьев нависали над потрескавшейся оградой, заросший кувшинками пруд был украшен давно бездействующим фонтаном. Внутри дома Адамсам удалось расчистить один этаж для своего проживания, на двух других десятки комнат оставались в состоянии романтического запустения. Бродя по ним, Джефферсон однажды попал в восьмиугольный зал, каждая стена которого представляла собой большое зеркало. Толпа собственных пыльных отражений потом несколько раз возвращалась к нему в сновидениях.
— Вы сегодня едете к доктору Франклину? — спросила Абигайль. — Вам уже довелось встретиться там с неповторимой, возвышенной, талантливой, непревзойдённой мадам Гельвециус?
— О да! И не раз. Для вашего сарказма есть достаточно оснований. Но знаете, я заметил, что с мужчинами она ведёт себя совершенно по-другому. Если же в комнате появится дама, она начинает двигаться и говорить в три раза быстрее — видимо, чтобы не оставить сопернице просвета ни в пространстве, ни во времени.
— Через месяц после нашего приезда в Париж добрый доктор Франклин сказал, что хочет представить нас лучшей женщине в мире, воплощению французского обаяния, предельно раскованной, свободной от светских условностей. Мадам Гельвециус, войдя в зал и увидев меня и Нэбби, вскричала: «Боже мой, где Франклин? Почему меня не предупредили, что здесь женщины? Как я выгляжу?» Появившегося хозяина дома эта шестидесятилетняя кокетка немедленно облобызала в обе щеки и в лоб. За обедом она сидела между доктором и моим мужем, закидывала руки на спинки их кресел, время от времени обнимала доктора за шею. Если всё это называется раскованностью, то что же мы назовём распущенностью и вульгарностью?