Джек на Луне
Шрифт:
Я призадумался. А что? Бутербродами я ей всегда отдать смогу, надо будет только двойную порцию намазать.
Короче потопали мы вместе в столовую. Розовую коробку Адамс не выпустила из когтей, пока хавчик не купила. Пришлось отстоять с ней очередь в буфет. Вижу, одноклассники на нас пялятся, но мне пофиг. Потому что единственный человек, который для меня важен, сидит себе за столиком, пьет сок, книжку читает и на меня – ноль внимания, фунт презрения.
Когда я наконец впился зубами в колбасу, Наташа – так, оказалось,
– Зря ты с Томасом Паровозиком сел.
– Паровозиком?
А бутеры ничего оказались, хотя масла многовато на мой вкус.
– Ну да, все его так называют.
– Почему? – я машинально поискал глазами скопление прыщей, но в столовке соседа по парте не обнружилось.
– У него голос такой мультяшный, ты заметил? А еще он длинный и вихляется весь, когда ходит – как поезд. Паровозик Томас и есть, - кусочек ветчины застрял у Адамс между брекетами и она незаметно пыталась его вытащить ногтем.
Я засунул в пасть остаток бутерброда:
– Допустим. И почему это я не должен с ним сидеть?
Наташа протянула мне кусок пиццы, но я тряхнул головой.
– Его же гнобят все, - пояснила она, чавкая плавленым сыром. – Он – противное тупое чмо, в прыщах и воняет.
– Она отхлебнула какао из бутылки и смущенно затрепетала ресницами.
– Ты лучше со мной садись. Я списывать даю.
Во как! По ходу, здешняя колбаса мне дорого обходится.
– А больше, - говорю, - ты ничего не даешь? – И смотрю в упор.
Ф-фух! Наташа вспыхнула, как костер на Санктханс[2], который бензином облили и спичку бросили. Сидит, губами хлопает, а звука нету.
– Ну, я тогда с Томасом останусь. Спасибо за колбасу и... усы от какао вытри.
Остаток дня Адамс таскалась за мной, как тень. Подходить не подходила, но взгляды ее я то и дело на себе ловил. Мне же больше всего хотелось поговорить с Лэрке, но я не решался. Девчонка меня явно игнорила, и потом: может, она стыдиться меня? Я бы понял. И не хотел на людях к ней лезть.
Уроки у нас кончились около двух. Выкатился во двор пораньше, вытащил байк из-под навеса и занял стратегическую позицию у дорожки в город: типа весь деловой, цепь подтягиваю. Около меня тут же Адамс нарисовалась.
– Джек, а хочешь, заедем к нам на кемпинг? У нас гольф, теннисные корты, бассейн, зал компьютерных игр... Если ты вместе со мной, всем можно пользоваться бесплатно.
Нет, эту настырную ничего не берет! У меня уже на языке какая-то грубость вертелась, но тут я увидел, что Лэрке из школы выходит – такая непохожая на всех остальных, хрупкая в своей длинной юбке и белой кофточке, что у меня сердце защемило.
– Извини, Наташа, - решил отделаться от Адамс по-быстрому. – Не могу сегодня. В другой раз как-нибудь.
Она от радости чуть брекеты не потеряла, а я на велик взлетел и от нее подальше. Потом притормозил, пристроился за Лэрке в хвост.
– Привет, - говорю.
Она крутит себе педали, смотрит прямо перед собой. Будто это ветерок в ветвях прошумел, или утка крякнула.
– Я знаю, ты хочешь говорить только о важном. Поэтому я начну сразу с важного.
Лэрке рулит, мягкие волосы летят назад, открывая нежное розовое ухо.
– Не думай, что я пристаю. И если ты со мной не хочешь разговаривать – твое право. Я просто хочу извиниться. За то, что был таким придурком, там, на кургане.
Покосилась она на меня, или мне почудилось?
– Я не должен был так с тобой говорить. Я ведь тебя совсем не знаю.
Мне пришлось заткнуться, потому что нам навстречу колесило семейство – мама, папа и двое мелких, на одном шлем в виде динозавра, на другом – тигриная голова. Мы уступили выводку дорогу, и я продолжил:
– Только я все еще думаю, оно неправильное, твое решение. Ты обязательно должна жить, Лэрке. Долго. И счастливо.
Она замедлила ход, пока совсем не остановилась. Я тоже затормозил. Тут она в первый раз за весь день по-настоящему на меня посмотрела. Со странным таким выражением на лице – как у человека, который долго-долго искал зарытое сокровище, нашел, открыл сундук, а там... ну не знаю, яйцо динозавра вместо изумрудов.
– Счастье? – Лэрке очень старательно произнесла это слово, будто я был глухим и читал по губам. – Ты веришь, что это возможно?
– Я был счастлив там, на холме с костями.
Говорил я, не думая, потому что знал – включу мозги, и все, пропаду, изгажу все.
– Почему именно я? – она изучала мои глаза, а я тонул все глубже между зеленью и ультрамарином, и все тело тянуло сладко, будто засасывало в слив ее зрачков. – Прямо сейчас в мире умирает больше сотни людей. Дети. Герои. Святые. Почему я должна жить?
– Фак героев, - говорю. Блин, почему у меня между ног все еще гребаный велосипед? – И святых. Ты особенная. Для меня. Думаю, я смог бы убить того, кто причинил тебе боль.
Лэрке усмехнулась невесело, одним уголком рта:
– Думаю, им пришлось бы занять к тебе очередь.
Я бросил велик на дорожку. Шагнул к ней, руку на руль положил.
– Я серьезно говорю. Мне все равно уже. Если тебя обижает кто-то... Если это выход... Ты только скажи мне, кто он.
Она помолчала немного, будто серьезно взвешивала такую возможность. Думаете, мне было страшно? Нефига. Думаете, я бы сочковал, если бы она назвала тогда имя? Не знаю. Честно. Меня будто вштырило тогда, просто от одного разговора с ней. Сказал бы раньше кто, что бывает такое, я бы первый этого идиота послал.