Дженнак неуязвимый
Шрифт:
Вершины последних сосен мелькнули в тридцати локтях от Дженнака и фигуры в темной одежде, парившей чуть ниже и сбоку, точно ворон, следующий за своим вожаком. Затем назад ушел прибрежный откос, подпертый невысокими скалами, узкий пляж, засыпанный галькой, обросшие водорослями плоские камни, между которых журчала вода; Байхол дунул в лицо влажным прохладным ветром, подставил свои огромные ладони, готовясь принять странников, павших с небес.
Успел!
– мелькнула мысль у Дженнака. Последним усилием он расстегнул пояс, намотал конец на кулак и перевернулся в воздухе, целя ногами под гребень мелкой волны. Ментальная мощь его иссякла, и пространство вокруг снова сделалось зыбким и ненадежным, не сулившим опоры внезапно отяжелевшим конечностям; Чени, обхватившая
Потерявший сознание асит с плеском ушел в волны, и Чени, легонько оттолкнувшись от спины Дженнака, тут же последовала за ним. Ее гибкая фигурка скользнула в прозрачной глубине, но в следущий момент Дженнак потерял ее из вида - удар о воду был ошеломляющим. Не столь уж сильным - таким, словно он прыгнул с двадцати локтей - но дело тут заключалось не в силе. Выходит, память подвела, думал Дженнак, выгребая к поверхности; память Тэба-тенгри, прожившего в этих краях половину века, кочевавшего и воевавшего в лесах и горах по обе стороны Байхола. Выходит, забыл он, что воды озерные холоднее льда, ибо глубок Байхол словно море, и солнечные лучи не могут прогреть его в самый жаркий сезон... Забыл! А мнилось, будет помнить вечно... как плескался в этих водах с молодой Заренкой... совсем еще юной, семнадцатилетней... еще до того, как вошла она в их новый дом - по воле отца, атамана взломщиков, и собственному влечению... Где же могила ее?.. Тоже забыл?.. Нет, нет!
Сердце захолонуло в мгновенном ужасе, но тут он пришел в себя и все припомнил: и нежные губы юной Заренки, и седые пряди ее, когда лежала она в сосновом гробу, в какие изломщики и россайны кладут умерших. Вспомнил и место, где ее похоронили - в светлой березовой роще, за дейхольским стойбищем... Она любила березы, и в молодых годах сама казалась похожей на березку... и сладкой была, как березовый сок по весне...
Дженнак вынырнул, стуча зубами и отфыркиваясь, бросил взгляд на берег, темневший в двух сотнях локтей, и решил, что свалились они в ту самую бухту, откуда взлетели крыланы мятежников. Небо над головой было чистым, от «Серентина» не осталось и следа, и лишь две крохотные черточки, уходившие вдоль Селенга к югу, напоминали о свершившейся катастрофе.
Воды перед ним раздались, и появились влажные темные локоны Чени, а затем и ее руки, вцепившиеся в воротник аситского мундира. По контрасту с намокшей черной курткой лицо спасенного казалось невероятно бледным, и Дженнак не сразу признал в нем Туапа Шихе; акдам, разумеется, был без сознания и выглядел так, будто казнили его лютой казнью в бассейне с кайманами, что терзают жертву, пока не выпустят кровь - всю, без остатка, до последней капли. Но кайманов в Байхоле не водилось, так что бледность Туапа объясняли другие причины - скорей всего, холод и едкий дым, попавший в легкие.
– Ну, вот, - сказала Чени, поддерживая голову асита на плаву, - ты обещал тигров и разбойников, а что мы имеем вместо этого? Что, я спрашиваю? Холодную ванну да полумертвого Туапа...
– Еще я обещал озеро, - отозвался Дженнак.
– В озеро мы и свалились. А Туап... Тут я согласен, Туап Шихе идет сверх обещанного.
Чени окинула его строгим взглядом - примерно так, как смотрит мать на расшалившееся дитя.
– Шутишь, милый? А доберешься ли до берега? Вид у тебя как у белой ламы с остриженной шерстью. Может, бросить Туапа, а вытащить тебя?
– Я доберусь, - сказал Дженнак.
– Я не лама, а несчастный голодный волк, и нужны мне сейчас еда и ласка.
– Все будет, - пообещала Чени, направляясь к берегу. Плавала
Превозмогая слабость, Дженнак греб к берегу. Чени, фыркая и придерживая голову акдама над водой, плыла за ним. Они добрались до пляжа, вытащили Туапа Шихе на берег, затем Дженнак взвалил его на спину и, с трудом переступая окоченевшими ногами, побрел к скалам. Они поднялись на тридцать или сорок локтей, вошли в сосновый лес и свалились на землю, поросшую мхом. Надвигался вечер, солнце низко висело над непролазной чащей, и с озера дул прохладный ветерок. Поздняя весна, да и начало лета в этих краях не дарили теплом; дни были жаркими, ночи - холодными, и дейхолы, исконные лесные жители, жгли костры и кутались в шкуры волков и медведей.
– Хорошо бы согреться, - сказала Чени, стуча зубами.
– Да, - согласился Дженнак.
– Собирай хворост, чакчан. Я разведу огонь.
Он опустил Туапа Шихе в моховую поросль, торопливо изба-1 вился от груза, бросив кучей мешок, оружие и куртку с капюшоном, и стал рубить клинком смолистые сосновые ветви. Одни годились в костер, из других Дженнак соорудил решетчатую загородку между двумя стволами, как обычно делали дейхолы; она защищала от ветра и сохраняла тепло. Куча топлива быстро росла, и наконец Дженнак опустился перед ней на колени, вытянул руки и представил, что в его ладонях концентрируется жар. Ощущение было неприятным; пальцы и кожа ладоней горели, но это не согревало его, он по-прежнему дрожал от холода. Зато хворост вспыхнул - сначала нерешительно, потом язычки огня стали больше, огонь с жадностью набросился на сухие сучья и шишки, потянуло дымом, раздались щелчки и треск.
Дженнак в изнеможении повалился на землю, глядя, как разгорается сотворенное им пламя. Было ли это одним из даров, отпущенных кинну, или древней магией кентиога, которой обучал его старый Унгир-Брён — там, за солеными водами, в другой половине мира?.. Он не смог бы этого сказать. Посещавшие его видения, как и способность передвигать предметы, являлись наследством Кино Раа, но было что-то еще, связанное не с богами, а с его земной сущностью - хотя бы эта власть над огнем и над живыми тварями, не досаждавшими ему. Тучи гнуса носились под ветвями сосен, но он словно был невидим и неощутим для полчищ кровопийц - не потому ли, что даже о них не думал?.. Или отпугивал мошкару бессознательным усилием, сам того не понимая?..
Вернулась Чени с охапкой хвороста, радостно взвизгнула, разглядев костер. Дженнак приподнялся, сел и начал стаскивать сапоги.
– Надо раздеться и высушить одежду. Сбрасывай все, чакчан.
Они повесили куртки, штаны и белье на загородку, потом осторожно сняли с акдама обувь и мокрый мундир. Туап Шихе стонал, но не приходил в сознание, хотя ни сломанных костей, ни иных телесных повреждений вроде бы не имелось. Дженнак, видевший на своем веку всякие раны, явные и скрытые, боялся, что удар о воду вызвал внутренние повреждения. Если они серьезны, Туап Шихе обречен - здесь, в диком лесу, нет ни лекарств, ни целителей. Впрочем, дыхание асита было ровным, и умирать он как будто не собирался.
Передвинув его ближе к костру, Дженнак и Чени опустились в мягкий мох. Близилась ночь, сумрак расползался между стволами сосен, в их кронах возились белки, бесшумно пролетела сова, высматривая добычу. Пахло свежим хвойным ароматом, дымом и смолой, в небе стали загораться звезды, и караваны искр, взлетавших над огнем, потянулись вверх, к своим небесным братьям. Тут ничего не изменилось за сотню лет, и эта неизменность, мощь лесной державы, знакомые звуки и запахи, окружили Дженнака, миг за мигом возвращая его в прошлое. В те годы, когда он был дейхолом Тэб-тенгри и учил своих сыновей ставить капканы, вить силки и охотиться на крупного зверя... Старшего сына звали Айваром, младшего - Сергой... Не дейхольские имена, россайнские... мать назвала, Заренка...