Джеральд Даррелл. Путешествие В Эдвенчер

Боттинг Дуглас

И наконец, Джеральд написал коротенькое вступление к своей книге, озаглавив его «Слово в свое оправдание», которое решил поместить в каче­стве предисловия к новой книге (которая теперь уже называлась «Только звери»). В нем он писал: «Эта книга — история довольно любопытного уче­ничества», рассказ о том, как шестилетний мальчик стал «убежденным зоо­филом», живя на старинной вилле на уединенном греческом острове в Эгейском море, где ему удается увидеть огромное множество всяческих животных.

Писать книгу в Вудсайде не удалось. Домовладелец постоянно сканда­лил из-за того, что Джеральд держал в квартире двух обезьянок. Когда бо­лезнь немного отпустила

и лицо Джеральда приобрело относительно нор­мальный цвет, в Лондон приехала Маргарет, чтобы перевезти брата в се­мейное гнездо в Борнмут. Здесь он и начал писать свою книгу. «Эта книга была написана в постели в доме моей сестры, когда в мою комнату тяну­лась бесконечная череда родственников и друзей, которые хотели посплет­ничать, выпить чаю или вина или просто посоветовать мне, как писать эту книгу Тогда я стал записывать все, что вызывало во мне искреннее удив­ление».

Почти все свои книги Джеральд написал случайно. Эта же отличалась ото всех остальных. Он писал ее с радостью, со страстью, в его памяти сно­ва оживали счастливые годы райской жизни. Оглядываясь назад, он при­водил к выводу, что до этого вообще не писал. «Иногда мне кажется, что все это создал за меня гремлин». Джеки вспоминает: «Я никогда не видела, чтобы Джерри так работал прежде. Текст буквально изливался на бумагу, и бедная Софи должна была перепечатывать страницу за страницей. Через шесть недель было написано 120 тысяч слов. Даррелл окончательно изне­мог. Книга была закончена — и автор тоже чуть не кончился вместе с ней».

Дарреллу удалось написать чудесную утопию об идиллии на острове, классическое воспоминание о детстве, увиденном глазами взрослого, кото­рому удалось в сердце своем остаться тем же мальчишкой, что и прежде.

В ходе работы Джеральд не переставал думать о названии для книги. На этот раз он решил назвать ее «Как счастливо мы жили».

Но очень скоро после того, как книга была закончена, в приливе вдох­новения Джеральд зачеркнул последнее название и написал новое, предло­женное зятем его литературного агента: «МОЯ СЕМЬЯ И ДРУГИЕ ЗВЕРИ».

Сначала Джеральд отправил экземпляр рукописи своему наставнику Тео Стефанидесу. Тео просмотрел ее через микроскоп, поправил греческие названия и имена и уточнил детали корфиотской истории и местной био­логии. «Апельсины не краснеют раньше ноября, — писал он Джеральду, — это зимний фрукт… Ты уверен, что наземные черепахи едят слизняков, — считается, что они вегетарианцы… Я никогда не видел на Корфу светляч­ков после мая. Лишь на горе Олимп мне доводилось видеть их в июле… Слово «турецкий» лучше было бы заменить на «персидский» — исправь эту ошибку, пока тебя не обвинили в том, что в битве при Фермопилах сража­лись турки!» [3]

Когда рукопись благополучно прошла первичное испытание, экземпля­ры были отосланы Кертису Брауну и Руперту Харт-Дэвису. Они отреаги­ровали мгновенно. Оба с восторгом заявили, что это лучшая книга, ко­гда-либо написанная Джеральдом. Несомненно, она станет бестселлером. Харт-Дэвис собирался напечатать книгу немедленно, но, поскольку она должна была стать рождественской книгой, публикацию отложили до осе­ни 1956 года, хотя пришлось ждать почти год. Агент и издатель с сожале­нием узнали, что книга чуть не прикончила автора, но зато она вышла от­лично и практически не требовала редакторской правки.

Джеральд почти полностью лишился сил. Алан Огден рекомендовал ему длительный отдых — и физический, и психологический. Доктор пред­ложил отправиться на острова Силли. Джеральд и Джеки провели там два месяца. Они гуляли, наблюдали

за птицами, пили домашнее вино из пас­тернака и старались ни о чем не думать. Джеральд попытался позабыть о Корфу.

А тем временем книгу прочли члены семьи. Они не просто удивились, они были ошеломлены. Кроме Ларри, никто из них не был объектом при­стального публичного внимания. Они с трудом узнавали себя такими, ка­кими видел их маленький Джерри. Мама, которой была посвящена книга, заявила: «Самое ужасное в Джеральдовой книге то, что я начинаю верить, что все было именно так, хотя и знаю, что это неправда».

Ларри же пришел к совершенно обратному заключению: «Джерри об­ратил свой внимательный взгляд любителя животных на собственную се­мью и описал ее с ужасающей биологической достоверностью. Он прекрас­но воссоздал свою семью, какой она представала перед глазами тринадца­тилетнего мальчика. Это плутовская, очень веселая и, боюсь, правдивая книга — лучший аргумент в пользу того, чтобы держать тринадцатилетних мальчишек в закрытых школах и не позволять им вертеться в доме и под­слушивать разговоры тех, кто лучше и старше их». В книге младшего брата Ларри выделил два великолепных портрета. С любовью и глубоким чувст­вом Джеральд описал маму и сам остров, красота и покой которого описа­ны очень поэтично и нежно. А портрет самого Ларри, «брюзги с золотым сердцем», по словам одного из критиков, был, по его собственному призна­нию в письме к Ричарду Олдингтоиу, «чудовищным портретом гения в воз­расте двадцати одного года».

Маргарет, которая предстает на страницах книги довольно пустой де­вицей, целиком поглощенной мыслями о мальчиках, оказалась достаточно добросердечной, чтобы смириться с этим. Реакция Лесли осталась неиз­вестной. Джеки, которой места в книге не нашлось, хохотала как безум­ная, читая рукопись, причем не только из-за того, что детство было описа­но с точки зрения ребенка, но и потому, что книга была написана с ошиб­ками, свойственными ребенку.

Правда ли все, о чем написано в этой книге? Или, как считают некото­рые критики, это плод воображения автора? Может быть, воспоминания Джеральда так же похожи на реальную жизнь, как сахарная вата на обык­новенный сахар? Не уподобился ли автор своему поляку-учителю Краев­скому, об одной из историй которого он написан: «Это была замечательная история, которая вполне могла бы быть правдивой… И даже если все это неправда, так должно было случиться, я чувствую это».

В предисловии к своей книге Джеральд написал: «Мне пришлось все перекраивать, складывать, подрезать, так что от истинной продолжитель­ности событий почти ничего не осталось». Чтобы сохранить цельность се­мьи, Джеральд вырезал жену Ларри, Нэнси, и ввел самого Ларри, который на самом деле жил отдельно и лишь навещал родственников. Порой он присваивал действия Лесли себе, в частности, так в книге появился разго­вор с арестантом, которого отпустили из тюрьмы.

Как заметил Гек Финн о книге Марка Твена, посвященной его другу Тому Сойеру: «Конечно, кое-что он выдумал, но в основном он говорил правду». Конечно, это свойственно нехудожественной литературе. Тот же самый принцип лежит в основе всех серьезных автобиографий, особенно в той их части, которая касается детства, — вспомните книгу Лори Ли «Сидр с Рози» или «Дом Элрига» Гэвина Максвелла. Но тем не менее мно­гие удивляются, как мог Джеральд так точно и детально запомнить собы­тия, отделенные от него больше чем двадцатью годами? Как он мог вспом­нить стольких персонажей, мест, ландшафтов, поступки и слова множест­ва персонажей?