Джейн Спитфайр. Шпионка и чувственная женщина
Шрифт:
Прекратилось лечение болезней, даже не терпящее отлагательства, – врачи тоже рыдали, стоя в очереди. Умирающие не получали соборования: священники рыдали, стоя в очереди. Мужчины и женщины умирали в этот день, как и в любой другой, но никто их не оплакивал: все родственники стояли в очереди, рыдая. Так что все умирали в одиночестве, умирали брошенными. Ни один труп не был в тот день погребен должным образом, потому что все катафалки, набитые и облепленные народом, спешили в сторону очереди.
Очередь загибалась три тысячи раз.
Джейн поняла, что в ближайшую неделю ничего сделать не удастся. Вся жизнь в стране
Джейн воспользовалась этим, чтобы связаться с семьей в Милуоки. Она вошла в посольское помещение связи и распорядилась настроить видеофон, работавший через спутник, желая не только слышать родных, но и видеть их. Пока оператор возился с контактами, Джейн вернулась в свою комнату и еще раз изменила свой облик. Через пять минут она была уже привычной кроткой миссис Дженет Картрайт: волосы собраны в пучок, обильная косметика на лице, очки с толстыми линзами. Она привела себя в максимально уродливый вид и стала ждать соединения. Надо, чтобы ее видели вот такой: бесполой.
Стояла невозможная жара.
На экране появился первый корабль, рассекавший еще пустынные воды Великих озер, – первый в эту навигацию. Флаги, команда и пассажиры на корме и на борту, поющие, танцующие. Затем возникла набережная: разноцветная толпа (все в ярких пуловерах), народное празднество, весело скачущие женщины, мужчины, дети, продавцы хот-догов и газировки, собаки домашние и бродячие, – все собрались здесь в радостном ожидании весны, обещавшей быть теплой и приятной.
Музыка! Веселье! Представления на открытом воздухе! Оркестры симфонические, оркестры из филармонии, группы большие и маленькие. Камера ощупывала город: набитые бары, реки пива. Много пьяных, но все вежливы. Вежливые полицейские вежливо забирали автомобили вежливых нарушителей порядка. Все улыбались, даже смеялись. А почему нет? Некоторые икали. Приход весны! Безумство!
Наконец, камера замерла у дверей дома миссис Картрайт. Еще немного – и дом стал виден изнутри. Еще чуть-чуть – и появились крупным планом двое детей:
– Это ты, мамочка?
– Да, мои дорогие! – дрожащим голосом откликнулась Джейн, наблюдая за Хельмутом, играющим на скрипке, и Линдой, одевающей куклу. Они готовились к будущему.
Джейн овладела тоска. А кем бы не овладела?
Ей захотелось покончить со шпионскими штучками, перестать свергать правительства, вернуться домой, к детям, прижать их к себе, приласкать, выйти с ними на улицу, радостно распевая, приветствуя украшенный флагами ледокол, привозящий провизию и одежду, благополучие, счастье.
Снова корабль. Оказалось, он шел из Дисгрэйсфулландии и вез груз меди. Все радовались, потому что медь сильно подешевела после свержения в этой стране президента. Радовались, потому что медные рудники вернулись в собственность этих людей. Радовались, корабль вез целый ворох акций: новое правительство Дисгрэйсфулландии проявило щедрость к своим покровителям. Все возвращалось к ним: залежи меди в сто тысяч, пятьсот тысяч, миллион тонн! Ящики были выгружены кранами, и люди жадно кинулись на свои бумаги – свою законную собственность.
Праздник!
«Нет, я должна остаться здесь, – сказала себе Джейн. – Чтобы эти люди были счастливы, я должна остаться здесь, свергнуть правительство, выполнить свой долг!»
А вслух сказала:
– Да,
– Да, мамочка! – хором ответили близнецы. – Нам так тебя не хватает! Правда, вдова нам помогает…
Ревность стала разъедать сердце Джейн, и еще сильнее – когда появился Элдридж под руку с вдовой. Она обменялась еще парой ласковых слов с детьми, простилась с мужем и пообещала скоро вернуться. Камера вновь задержалась на корабле и набережной, залитой теплым весенним солнцем.
Из окна посольства Джейн могла видеть безжалостное солнце, сжигавшее листья, иссушавшее землю, плавившее асфальт, разрушавшее все.
Но это солнце было тем же самым, что и на родине.
Смыв с лица косметику и вернувшись к облику женщины-вамп, Джейн решила немного отвлечься. Самое время, пользуясь паузой, нанести визит в Дисгрэйсфулландию. Она приказала подготовить борт к полету, и через несколько минут уже молчаливо следила за горами и реками, проплывавшими внизу.
Специальная комиссия, назначенная для ее встречи, предложила ей сразу же по прибытии посетить образцовый концлагерь и ознакомиться с новыми техниками допроса. Но Джейн предпочла в одиночестве побродить по улицам, хотя в конце концов все же приняла услуги гида.
Она шла по пустынным улицам. Комендантский час. Тишина. Гид бормотал какие-то сведения, прославляя восстановленный наконец-то порядок. Молчаливый кладбищенский порядок.
Но восстановленный не без серьезных затруднений.
Те, кто храпел ночью (после комендантского часа) обязаны были заново учиться дышать. Обувь в обязательном порядке подбивалась резиной. Впрочем, большая часть населения, особенно на селе, ходила босиком. Все без исключения должны были ночью затыкать ватой рот, чтобы приглушать свои голоса, а днем – уши, чтобы не слышать криков истязуемых.
Несмотря на эти разумные меры предосторожности, пресса всего мира продолжала несправедливую и разнузданную кампанию против новой власти. Джейн констатировала, что известная свобода все же сохранялась – люди беспрепятственно ходили по улицам. С любезного разрешения властей, конечно же. И с неизбежными ограничениями: идя из дома на работу и обратно, следовало выбирать самый короткий путь.
Они зашли на улицу, где располагался музей искусств. Джейн захотела пропустить стаканчик белого в музейном баре. За столиком в другом углу бара сидели художники с выражением почтительного страха на лицах, какое было свойственно большинству жителей.
– Если б мы, абстрактные художники, хотя бы имели гарантию, что нас оставят в живых… – жаловался самый старший.
– Я искренне желаю не создавать проблем для властей и изображать только дозволенное. Но, откровенно говоря, не знаю, как… У правительства нет никаких критериев. Точнее, они постоянно меняются. Неизвестно, какие пейзажи завтра объявят подстрекательством к мятежу…
– Один мой друг был арестован: его натурщик когда-то, много лет назад, принадлежал к центристской партии. Власти сочли, что картина, где он изображен, может быть использована в подрывных целях. Вы же знаете, что все начинается со свободного толкования законов, а заканчивается непонятно где, – вступил в разговор самый младший. – А за подрывную деятельность дают пятнадцать лет…