Джихан-2

Петров Александр

— Ну, Данилка, вот, — произнесла Елена. — Покажи, какой ты молодец.

Под пристальными взглядами амазонок я развернул материю и обнаружил там новенький, в масле «калаш» без рожка. Я взял его в руки, снял с предохранителя. Тетя Вера с тревогой взглянула на меня, боясь, что я кого-нибудь случайно застрелю, но я дважды передернул затвор и спустил курок, держа ствол направленным в землю, чтобы показать, что оружие не заряжено.

— Молодец, — сказала Елена. — А что ты еще умеешь?

Я надавил на выступ на тыльной стороне ствольной коробки, снял ее, извлек пружину, затворную

раму, отделил затвор. Немного подумав, снял газоотводную трубку и шомпол, как это было описано в «Наставлении», потом моя рука вдруг, неожиданно для меня самого, нырнула к прикладу и извлекла металлический цилиндрик с инструментом, который я аккуратно положил на холстину, к остальным частям автомата.

— Ишь ты, — удивилась амазонка. — А я и не знала, что там что-то есть… А собрать обратно сможешь? — хитро спросила она.

Я повторил все в обратном порядке, несколько раз клацнул затвором, показывая, что оружие вполне работоспособно, снял с боевого взвода и поставил на предохранитель.

— Молодец, — сказала Елена. — Хочешь стрельнуть?

Она протянула мне рожок с патронами.

— Попадешь в корягу на том конце поляны? — хитро, с мрачным торжеством поинтересовалась она.

— Я никогда не пробовал, — ответил я, вставляя магазин в «калаш».

— Эй, хорош. Не надо поднимать ночью тревогу. — вмешалась тетя Вера. И добавила, отнимая автомат — Дай, сюда, это не игрушка.

— Тетя Вера, я смогу. Я правда попаду, — у меня в голосе прорезались просительные интонации.

И тут же получил от нее подзатыльник.

— Ишь чего удумала, — обратилась тетя Вера к амазонке. — Раньше нужно было мозгами работать…

Елена сникла, потом поднялась и ушла, забрав оружие.

Долгое время все сидели молча.

— Спой нам что — ли, Принцесса, — обратилась к рыжеволосой девушке Клавдия.

— Не хочется, — грустно ответила Ганя.

— Да ладно, брось, — произнесла Клавдия, усаживаясь рядом и подталкивая ее. — Я подпою.

Амазонка пошарила позади себя, извлекла гитару из мешка, протянула ее девушке.

Ганя поломалась для приличия, потом провела по струнам, проверяя настройку, подкрутила колки.

— Давай нашу, — сказала она Клавдии.

Девушки запели. Никогда раньше я не слышал такого. Чувственные, глубокие голоса амазонок и звон струн гитары оттеснили на задний план, но не заглушили полностью звуки осенней ночи. Шум ветра и шорох деревьев под порывами ветра наполнил песню особым, тревожным колоритом. Всех слов я не запомнил, лишь только это:

Я лежала на ковре из васильков,

вспоминая свою первую любовь.

Лица девушек сделались торжественно-грустными, глаза казалось, светились особым неуловимым светом. Я, открыв от удивления рот, смотрел на рыжеволосую Ганю. Мне даже и представиться не могло, что простая мелодия, извлеченная простым перебором проволочек из фанерного ящичка и два женских голоса могут так просто перебросить в совершенно особый мир, живущий по совсем другим законам.

Тетя Вера с тревогой посмотрела на меня, потом на девушку, вздохнула и ничего не сказала. Ганя поймала мой взгляд, сначала смутилась, а потом улыбнулась особенной, торжествующей

улыбкой.

— Клава, — предложила она, — а давай ту самую.

— Ганя, ну тебя.

— Нет, давай, — продолжала настаивать Ганя.

Голоса поющих изменились под стать песне. Они стали резкими, высокими, разудалыми. Невозможными, не укладывающимися в голове стали слова, особенно припев: "Милый мой, твоя улыбка, манит, ранит, обжигает. И туманит, и дурманит, в дрожь меня бросает!".

В дрожь бросило и меня, в голове поплыли картинки, которых я не мог видеть в своей жизни: улицы, наполненные самодвижущимися экипажами и запруженные народом, движущиеся цветные тени в стеклянных окошечках больших ящиков, которые встречались в большинстве помещений. В довершение, чужой голос у меня в голове произнес дурацкое слово «пошлягер».

— Что? — переспросила тетя Вера.

— Пошлягер, — ответил я. — Пошлый шлягер.

— А? — рот у начальницы отряда долгое время не мог закрыться. Наконец, когда удивление прошло, она поинтересовалась. — Это что значит?

— Не знаю, — ответил я. — Само в голову пришло.

— Ума лишился, парень… — качая головой сказала тетя Вера. — Все вы, кобылы со своими песнями.

— Сейчас мы его поправим, — задорно произнесла Клавдия. — Давай про цыганскую звезду, — почти приказала она Гане.

Рыжеволосая амазонка стала играть совсем другую мелодию.

Девушки запели:

Мохнатый шмель — на душистый хмель, цапля серая — в камыши. А цыганская дочь — за любимым в ночь. По родству бродяжьей души.

Амазонки оживились, заулыбались. Многие стали подпевать. Высоко над поляной взлетело:

Так вперед, за цыганской звездой кочевой,

на закат, где дрожат паруса…

— Тихо, тихо, — стала урезонивать разгулявшихся воительниц тетя Вера. — Не дай Бог услышит кто…

Я, не отрываясь, глядел в устремленные вдаль глаза рыжеволосой девушки. Как казалось мне, она глядела на меня. В ее глазах была мечтательная нежность. Будь я немного опытней, то понял бы, кому она адресована, по чьему следу в темном лесу мчалось воображение амазонки.

Глаза девушки наткнулись на мои, Ганя смутилась, заморгала, прекратила играть.

Воительницы недовольно зашумели, а тетя Вера, бросив свой взгляд на меня стала совсем мрачной.

— Ганя, спой еще, — раздались голоса.

Девушка вздохнула и ударила по струнам.

Они с Клавдией продолжили петь. В моей голове и так была каша. Когда ко всему, что случилось со мной сегодня добавилось явное, обращенное ко мне внимание девушки, мозги совсем отказали. Я не помнил, что пела девушка для меня. Лишь отдельные слова: "Все пройдет, и печаль и радость, все пройдет, так устроен свет" и "милая моя, солнышко лесное". Сознание, вытесняя все прочее, наполнял чудесный тембр ее голоса и сияние глаз. Сердце взлетало и падало, сладко сжималось от понимания того, что для меня, только для меня поет о любви девушка, лучше которой я не видел никогда раньше и не увижу".