Джимми Хиггинс

Синклер Эптон Билл

Лиззи пришлось служить в роскошной квартире с лифтом и швейцаром в подъезде. Такого великолепия Лиззи еще никогда не видела. Прямо как в раю. И она вовсю старалась угодить своей красавице хозяйке и прелестному ребенку. Но через два дня хозяйка нашла на ребенке паразита и немедленно осмотрела у Лиззи голову.

— Да ведь это только гниды! — сказала Лиззи. Она не представляла себе, как может их вообще не быть. Но красавица дама назвала ее дрянью и приказала ей собрать свои вещи и убираться вон.

Так никто и не научил Лиззи следить за собой, пока она не попала в публичный дом.

И когда Джимми вспомнил все это, он упал на колени перед женой,

схватил ее руки и поклялся, что не сделал ничего плохого. Затем он подробно рассказал, что же плохого он все-таки сделал, поскольку это был наилучший способ убедить ее, что он не сделал ничего хуже. И он еще раз поклялся, что никогда-никогда не будет играть с купидоном, он сейчас же пойдет к товарищ Бэскервилл и скажет ей, что между ними все кончено.

Лиззи посмотрела на него сквозь слезы.

— Совсем тебе не надо идти к ней!

— А что же надо?

— Проста оставь ее в покое. Она сама поймет, что все кончено.

VII

Но если даже любовь и умерла, нельзя же бросить ее хладное тело и уйти прочь. Нет, обязательно возникнет непреодолимое желание похоронить ее со всеми почестями.

И вот, несмотря на все свои торжественные обещания, Джимми продолжал думать о товарищ Бэскервилл, о том, как он будет вести себя при встрече с ней, и о том, как хорошо и благородно он будет говорить. Джимми, конечно, постарается увидеться с ней наедине — нельзя же разговаривать о таких вещах, когда все эти ревнивые старые ведьмы пялят на тебя глаза. Он расскажет ей честно и откровенно всю правду — расскажет о том, какая Лиззи хорошая и достойная жена, и о том, как глубоко он осознал, в чем его долг по отношению к ней. И тут слезы заблестят на милых глазках товарищ Бэскервилл, и она ответит, что уважает его благородное чувство супружеского долга. Все, разумеется, кончено между ними, но ведь они останутся хорошими, верными друзьями на всю жизнь, навсегда! Шагая домой по Джефферсон-стрит, Джимми представлял себе, как он держит ее за руку, произнося эти трогательные слова: «На всю жизнь, навсегда!» Ему так не хотелось выпускать эту ручку, и он все еще мысленно держал ее в своих руках, как вдруг увидел... Красивая подвижная фигурка, быстрая походка, изящная шляпка с павлиньим пером, одетая немного набекрень. Он узнал ее за целый квартал — она шла ему навстречу, и сердце у него заколотилось так, словно готово было выскочить из грудной клетки, а все прекрасные речи мигом испарились из головы.

Она увидела его и улыбнулась радостной, приветливой улыбкой.

— Вот так встреча! — воскликнула она, крепко пожимая ему руку.

Джимми судорожно глотнул и начал:

— Товарищ Бэскервилл...

Он еще раз глотнул и опять сказал:

— Товарищ Бэскервилл...

— Я больше не товарищ Бэскервилл,— перебила она его.

— Что? — не понял он.

— А разве ; вы не слышали новость? — спросила она с сияющим лицом.— Я теперь товарищ миссис Геррити.

Он уставился на нее в полном недоумении.

— Я уже целые сутки замужем. Поздравьте меня!

И тут только он начал догадываться, в чем дело.

— Товарищ миссис Геррити... — как эхо отозвался он.— Но... но... я думал, вы не признаете брака.

В ответ последовала обворожительная улыбка, сверкнули жемчужно-белые зубки.

— Ах, неужели вы не понимаете, товарищ Хиггинс? Ни одна женщина не признает брака, пока не встретит настоящего мужчины!

Это было, пожалуй, уж чересчур хитро, и Джимми продолжал смотреть на нее, открыв

рот от удивления.

— И потом я думал... я думал...— Джимми опять умолк, так как, по правде говоря, вовсе не знал, что же такое он думал, да и вообще теперь уже было бесполезно

пытаться выразить свою мысль. Но она и без слов поняла, в чем дело, что значат его смущенный взор и отрывочные слова, и, будучи от природы доброй, сказала, дотронувшись до его руки:

— Товарищ Хиггинс, вы не думайте, что я такая уж плохая.

— Плохая?—удивился он.— Да что вы! Почему?

— Вообразите себя, товарищ Хиггинс, на месте женщины. Женщина ведь не может сама сделать предложение мужчине, правда?

— Да... то есть...

— То есть не может, если не хочет получить отказ. Значит, нужно сделать как-то так, чтобы мужчина сделал предложение. Но иногда он слишком долго раздумывает, и приходится подсказать ему эту мысль. А бывает, что он не уверен, любит он вас или нет, и тогда надо дать ему возможность убедиться в этом. Или даже припугнуть — пусть думает, что вы собираетесь ускользнуть К другому. Понимаете?

Джимми, хотя все еще сильно ошеломленный, уже кое-что понял и пробормотал:

— Понимаю.

Товарищ Бэскервилл, то есть товарищ миссис Геррити, снова протянула ему руку.

— Товарищ Хиггинс,— сказала она,— вы славный, чудесный малый — вы ведь не сердитесь на меня, да? И мы останемся друзьями, правда?

Джимми сжал нежную, теплую ручку и, глядя в ее сияющие карие глаза, произнес часть той изумительной речи, которую он придумал по дороге. ⁴ — На всю жизнь,—сказал он,—навсегда.

Глава VII ДЖИММИ ХИГГИНС ПРЕТЕРПЕВАЕТ НЕПРИЯТНОСТИ

Мировая схватка продолжалась с нарастающим ожесточением. Целое лето немцы обстреливали французские и английские позиции, в то время как англичане сражались на подступах к Константинополю, а итальянцы на подступах к Триесту. Немецкие дирижабли засыпали Лондон

градом бомб, а их подводные лодки топили пассажирские и госпитальные суда. Каждое новое посягательство на нормы международного права вызывало новые протесты со стороны Соединенных Штатов, новую полемику в газетах, в конгрессе и в велосипедной мастерской Кюмме на Джефферсон-стрит.

Впрочем, полемика в велосипедной мастерской носила несколько односторонний характер. Почти все посетители проклинали военную промышленность и открыто злорадствовали, когда происходили какие-нибудь несчастья, вроде пожаров в доках или таинственных взрывов железнодорожных мостов и судов в открытом море. А стоило кому-нибудь хотя бы вскользь упомянуть о том, что целая флотилия кораблей доставляет в Европу снаряды, предназначенные для убийства немецких солдат, как Кюмме, сморщенный, седой старик с шишковатым носом и конусообразной головой, разражался проклятиями, мешая английские слова с немецкими. Направив свой костлявый палец на первого попавшегося слушателя, он заявлял, что немцы, живущие в Америке, не рабы и сумеют защитить свое отечество от коварных британцев и их наемников с Уоллстрита. Он выписывал газету на немецком языке и два-три еженедельника на английском, но тоже пронемецкой ориентации. Он отмечал в газетах и затем прочитывал вслух все, что человеческий ум в силах вспомнить или выдумать с целью опорочить Англию, Францию, Италию, Уолл-стрит и некую нацию, позволяющую Уолл-стриту надувать себя и эксплуатировать.