Джин Грин — Неприкасаемый
Шрифт:
У входа в гостиницу «Москва» под сморщившимися от жары разноцветными флагами колыхалась густая толпа. Когда Инга и Арсений подошли, в толпе вспыхнули аплодисменты, раздались приветственные возгласы. Инга запрыгала на месте от возбуждения.
— Кто вышел? Лола? Лиз Сазерленд? Касаткина?
Горинян посмотрел поверх голов.
— Да нет. Это буфетчица с седьмого этажа.
— Ах-ах-ах, как остроумно! — язвительно сказала Инга. — Подними-ка меня, товарищ Эйзенштейн.
Это Арсений Горинян сделал с удовольствием.
— Действительно, буфетчица, — обескураженно
— Вон приближается твоя подруга, — сказал Горинян. — Чем не кинозвезда?
Инга обернулась. По тротуару к ним своей чуть танцующей походкой медленно шла ее однокурсница Тоня Покровская короткая юбка покачивалась на стройных бедрах, на лице блуждала смутная улыбка Девушка шла так, словно была одна в этот час в Охот ном ряду. Лишь иногда она быстро исподлобья взглядывала на своего спутника, высокого молодого мужчину в светло-синем легком костюме, а он-то как раз не отрывал от нее глаз.
— Что это за парень с Тонькой? — удивилась Инга.
— Ты что, не помнишь? — сказал Горинян. — Неделю назад на пляже в Серебряном бору он клеился сначала к тебе, а потом пришла Тоня, и он переключился судовой врач, что ли, Марком, кажется, зовут.
— Ничего он не переключился, — сердито сказала Инга. — Я сама его переключила. Мало мне будущих киногениев…
Тоня подошла к Инге, нежно обняла ее за плечи, поцеловала в щеку и сказала:
— Поздравляю тебя, лапочка.
— С чем? — округлила глаза Инга
— Как это с чем? С днем рождения.
— О господи! — воскликнула Инга. — Держи меня, Арсений! Вот бестолочь, про собственный день рождения забыла.
— Это все любознательность твоя, — ухмыльнулся Арсений.
— А ты о чем думал? — напустилась на него Инга. — Тоже мне кавалер!
— А я откуда знал! — крикнул Арсений. Инга, руки в боки, уставилась на него, он вылупился на нее. Секунду спустя Инга расхохоталась.
— В самом деле, откуда тебе знать? Ведь мы знакомы три недели.
Тоня засмеялась и показала ладошкой на своего спутника, как бы демонстрируя его.
— А вот он уже знает мой день рождения.
— Не самый удачный день вы выбрали, дарлинг! — оправдывался тот. — Подумать только, двадцать девятого февраля.
— Наоборот, — сказала Тоня. — У меня было всего пять дней рождения, значит, мне всего лишь шестой год, а Инге уже двадцать два.
— Терпеть не могу дней рождения! — воскликнула Инга.
— Тем не менее зажимать не полагается, — строго сказал Горинян.
— Можно мне пригласить вас всех в ресторан? — спросил Рубинчик. — Ведь вы бедные студенты, а я богатый врач-путешественник. Идет, ребята?
— Схвачено! — радостно воскликнул будущий Феллини.
— Нет, уж извините, — решительно возразила Инга. — В ресторан мы не пойдем. Горючее ваше, квартира и закуска мои.
— Схвачено! — еще более радостно закричал будущий Эйзенштейн.
В это время в толпе возник шум, аплодисменты, послышались крики «Козаков!», «Табаков!», «Козаков с Табаковым идут», и Инга мгновенно штопором ввинтилась в толпу, а за ней бросилась
— Мда-а, — протянул Рубинчик, когда артисты скрылись в подземном переходе, — признаться, я разочарован.
— В чем же? — спросил Горинян, глянув на него через плечо. Он не очень-то был ему по душе, этот самоуверенный денди, так ловко втершийся в их компанию на пляже.
— Да в этих артистах, — сказал Рубинчик. — Не совсем в моем вкусе.
— Интеллекта, что ли, маловато на ваш вкус? — с ехидцей спросил Горинян.
— Да нет, я не об этом, — сказал Рубинчик. Девушки тем временем отошли в сторонку и присели на барьер, отделяющий тротуар от проезжей части улицы.
— Инга, тебе он нравится? — спросила Тоня.
— Оба прелесть, — ответила Инга — Козаков — лапа, а Табаков — само совершенство.
— Да я не о них. Скажи, по душе тебе мой новый хвост?
Она показала глазами на Рубинчика, который уже беспокойно озирался по сторонам, разыскивая ее.
Инга внимательно осмотрела Рубинчика.
— А что, звучит, — сказала она. — Сколько ему лет?
— Двадцать восемь, — ответила Тоня. — Он уже четыре года плавает, видел весь мир…
Инга вдруг расхохоталась.
— Тонька, помнишь, как они в Серебряном бору выпендривались, этот Марик и этот… как его… Вася, что ли… Ну, Снежный Человек? Этот все о море, о загранке, а тот все про горы, про ледники. Ну, я просто умирала… А тебе он нравится, да? Только честно.
— Он немного странный, — медленно проговорила Тоня. — Ты знаешь, он сказал мне, что ему пришлось много пережить… Он сказал, что прежде совсем иначе смотрел на мир и…
— Тоня! — крикнул Рубинчик в толпу. — Тоня, где вы?!
— Эй, я здесь! — крикнула Тоня, откинула упавшие на лоб темные волосы и улыбнулась так, что Инга и без слов поняла — Рубинчик ей нравится.
Магнитофон «Сони» крутил диски, исторгая из себя невероятную стереофоническую музыкальную мешанину, свидетельствующую о разносторонних вкусах его хозяйки. За бешеным ритмом «рок-раунд-зи-клок» следовала грустная песенка «На Смоленской дороге», за ней в хриплом фарсовом исполнении «Баллада о сентиментальном боксере»; Жильбер Беко и чемпион романтики Иосиф Кобзон, Армстронг и Эдита Пьеха, Элла и Муслим, и твисты, твисты…
Любопытна, между прочим, история проникновения твиста в советское общество. Если буйный Рок, хамюга парень в кожаной куртке и вытертых джинсах, сразу же был отвергнут и высмеян публично, то бестия Твист оказался более изворотливым. Появившись вначале в полосатом сногсшибательном пиджаке, с толстым слоем порочной парфюмерии на хитром личике, покрутив для разведки чахлыми бедрами, ловчила быстро мимикрировался, расцвел жизнерадостным румянцем, засучил рукава, повел плечами туриста, спортсмена, геолога и, глядишь, отплясывает теперь повсюду, крутит ловким задом, напевая «Трутся спиной медведи о земную ось», «Королеву красоты» и тому подобные невинные песенки.