Джин с Толиком
Шрифт:
Да и вообще, посещали ли кого-нибудь подобные мысли – гадать по настенным граффити? Конечно, всякие надписи были на заборах всегда – и в эпоху коллективизации, и в лихие девяностые. Может быть, и в эпоху Петра Первого где-нибудь, да попадалось что-то вроде «Изяславлъ – баламошка*» (*дурачекъ, полоумный зряшный); «Машка – плеха*» (*женщина легкого поведения); «Баринъ – мордофиля*» (*чванливый дуракъ). Просто никто и никогда не воспринимал их как прямое руководство к действию. А вот мне теперь, похоже, придется.
Помотав головой, скрепя сердце, решил – пока еще рано. Раз – совпадение. Два раза –
Я развернул машину и поехал домой. Настроение не то, чтобы улучшилось, но заметно разрядилось. Возможно, просто сказывалась дневная усталость. Возможно, в организме сработали какие-то невидимые предохранители, решившие, что нагонять напряженность достаточно.
Поэтому на растяжку с рекламой какого-то медицинского учреждения я особого внимания не обратил – но имя профессора, ведущего консультационный прием, почему-то запомнилось – Борис Сахаров. И еще там была фраза, что Сахаров этот – гуру от медицины…
И тут меня осенило: надо ехать к Гуру. К Вовке Гурину!
Погоняло это закрепилось за Володькой еще в студенческие годы. Поистине энциклопедическая эрудиция и великолепная память на фоне мощного интеллекта и довольно стойких жизненных позиций выделяли его из общей массы бестолковой молодежи, которая с неутомимым энтузиазмом дралась, напивалась, предохранялась и накануне экзаменов звала Халяву. В принципе, если уж разобраться досконально, все различие было исключительно в последнем пункте.
Володька не нуждался в халяве. Он никогда не пользовался шпаргалками, и, уж тем более, не искал способа дать взятку преподавателю.
Однажды, еще в самом начале учебы, он подрался. С пьяным пятикурсником. И побил его. То ли здоровенный пятикурсник был сильно пьян, то ли щуплый очкарик Володька действительно что-то знал в единоборствах, но эта его единственная, за все студенческие годы, драка, вошла в анналы общежития на Турмалиновской, как торжество юного «духа» над потасканным «староучащимся».
Гуру с первого курса дружил с одной и той же девушкой, Женей. Женя была тихой красавицей, темноволосой и такой же высокой, как и Володька. На ее губах всегда уютно располагалась легкая, будто прикосновение воздушного молочного коктейля к губам, располагающая улыбка. После четвертого курса они поженились, а через полгода после окончания универа у них родилась двойня. Как любил, подобно Новосельцеву из «Служебного романа», повторять Володька, «девочка и… девочка».
Еще через три года, без всякой аспирантуры, он защитил кандидатскую, работая в какой-то странной конторе – не то правительственной, не то секретной. Попал туда Вовка на третьем курсе, и особо о своей работе не распространялся. Но после того, как он приехал забирать Женьку из роддома на новеньком темно-синем пассате, и подарил ей ключи от новой трешки в шикарной новостройке у Переходного моста («по комнате за каждую малышку, одну тебе, а я буду жить на кухне»), стало ясно, что именно в таких конторах работа превращается в праздник.
Я почувствовал, что мне просто органически необходимо повстречаться с бывшим одногруппником и хорошим другом. Ведь кто, как не Гуру, сможет дать ответы на интересующие меня вопросы. И вообще, о чем я думал раньше? Бегом к Володьке!
Позвонив
Жило дружное семейство почти на самой верхотуре – 17 этаже, откуда открывался неописуемый вид на Дон, до которого было километра полтора.
Захлопнув за собой ждавшую открытой входную дверь, я скинул туфли в прихожей и заскользил по темно-вишневому ламинату в сторону кухни. Оттуда гремела посуда, хлопали дверцы и звучала приглушенная музыка. Володька варил кофе и, судя о всему, настроение у него было превосходное – он невнятно мурлыкал над джезвой, причем песня его явно отличалась от звуков включенного радио, и даже слегка раскачивался в такт чего-то. У меня мимоходом возникла мысль, что этот незамысловатый танец туловища своим происхождением был обязан какой-то третьей мелодии, услышать которую никому, похоже, не суждено никогда.
Когда Гуру обернулся, стало абсолютно ясно – моя последняя надежда в хлам пьяна. Об этом красноречиво говорила блаженная улыбка на небритой физиономии, а также кухонный фартук, старательно повязанный на боку. Надкушенный бутерброд с ветчиной в нагрудном кармане завершал приговор, который был окончательным и бесповоротным. Ветчина с него свешивалась в сторону окружающих, и вот-вот готова была сказать свое веское «шлеп». На это, судя по внимательному взгляду опытного охотника на колбасей, очень надеялся черный кот Джеральдино, сидевший в окружении собственного хвоста на почтительном расстоянии от нетрезвого хозяина.
Что они все, сговорились, что ли? У меня все друзья – алкоголики? Или это испытание судьбы такое – натыкали разнообразных препятствий, а теперь сверху смотрят, ставки делают, болеют. Злые они… только уходить из этого террариума под названием Жизнь некуда…
Глава двадцатая, в которой за простую оплошность взимается максимальная плата
Вот случилось где-то что-то, ой-ой-ой-ой-ой!
Кто-то с кем-то сделал что-то, ай-яй-яй-яй-яй!
Презентация, назначенная на сегодняшний вторник, 14.00, срывалась. Пунцовая Ира нервно щелкала по клавиатуре ноутбука – но уже понимала, что все это без толку. Нужная информация осталась на домашнем компьютере. Растяпа! Как можно было так глупо сесть в лужу! Вчера вечером она просто забыла перенести ее на ноутбук, и теперь все пропало. Вот же дура, ведь времени было море, неужели нельзя было увидеть, что здесь только черновой вариант…
Колосов общался с заказчиком, время от времени поглядывая на нее. Ирка была в панике. Все пропало, все пропало! Он ведь спросил у нее перед началом – все ли в порядке? А она, как дура, улыбалась начальнику и со скаутским задором говорила, что «Все замечательно! Увидите – сами в восторге будете!». Сейчас он в диком восторге ее уволит, и поделом… такую дуру… И такое резюме даст, что ей потом будет очень сложно найти какую-нибудь приличную работу.