Джоконда и паяц
Шрифт:
– Хотите написать статью об Артынове?
– Собираю материал. Пока не решил, о чем будет статья – о живописи вообще или о конкретном художнике. Вам не приходило в голову, что творчество само по себе – терра инкогнита? Область непознанного. Как оно влияет на человека, например? Что несет в себе, кроме эстетического наслаждения?
– Интересная тема, – задумчиво произнесла бывшая натурщица. – Но я-то чем могу быть полезна?
– Выражаясь фигурально, вы варились в этом котле, позировали… служили Музам, так сказать. Тесно общались с Артыновым, который сейчас на слуху. Между
Ложникова пожала округлыми плечами.
– Наверное.
– Артынов был влюблен в вас, когда писал?
– Мы оба были влюблены, вероятно. Каждый по-своему. Мы были молоды, полны нерастраченной страсти. Нам все было внове, во вкус, в охотку. С возрастом человек утрачивает эту жажду ощущений и переживаний. Многое испробовано, многое приелось, набило оскомину.
– Ваши отношения с Артыновым… стали интимными сразу или…
– Почти сразу, – призналась она. – Я была юной, неиспорченной девочкой, а Артынову уже исполнилось двадцать четыре. Я боготворила его. Сначала он писал мое лицо, а потом… попросил раздеться. Я не привыкла к чужим взглядам на собственную наготу. Представляете, каково мне было часами сидеть перед молодым мужчиной без одежды? Первый сеанс пришлось закончить спустя четверть часа. Я сгорала от стыда, краснела и бледнела, дрожала от холода. Хотя в мастерской было прохладно, Сема отказывался включать обогреватель. Сейчас я понимаю, что ему нравились мое смущение и моя дрожь. Он пытался уловить этот трепет нетронутой плоти перед неизбежным актом соития… это первое смятение в крови…
– Ну и как? Ему удалось перенести на холст столь тонкую субстанцию?
– Нет, – покачала стриженой головой Эмилия. – Артынов решил, что одной моей наготы мало для вдохновения… и перешел от живописи к сексу. Он был слишком груб, брутален, как нынче говорят. Я думаю, он вымещал на мне свою досаду. Неудачи ранили его, и он хотел наказать кого-нибудь. Мне было больно, страшно, но я терпела. Когда все закончилось, я расплакалась, а он… заявил, что сделал меня женщиной и что эти слезы – роса Амура. Он умел поэтически выражаться при том, что вел себя порой как скотина.
Она замолчала и медленно зашагала по аллее из старых облетающих кленов. Лавров шел рядом, искоса поглядывая на ее точеный профиль. Будучи замужем, Эмилия окончила искусствоведческий факультет университета, но ни дня не работала по профессии. Диплом понадобился ей для престижа, а не для карьеры.
– Вы довольно откровенны, – заметил он, нарушая затянувшуюся паузу.
– Надо же хоть раз в жизни выговориться, – вздохнула она. – Перед незнакомым человеком это всегда проще. Мы с вами скоро разойдемся и забудем друг о друге. А мне станет легче. Мне уже полегчало.
– Простите, Эмилия…
– Называйте меня Эми.
– Хорошо, Эми, – кивнул «журналист». – Вас не оттолкнула грубость Артынова? Вы продолжали позировать ему…
– …и ложиться с ним в постель, – добавила Ложникова. – Многие женщины проходят через это. Моя неопытность позволила ему убедить меня, что так и должно быть. Он завладел не только моим телом, но и моей душой. Я воображала его мэтром, волшебником, чья кисть подарит
– Но вы все равно расстались?
– Всему когда-нибудь приходит конец, – усмехнулась она.
– Кто был инициатором разрыва?
– Артынов.
– Вы поссорились?
– Можно и так сказать. Я выполняла самые дикие его требования, но однажды мне не хватило выдержки, и я сорвалась, наговорила Семе гадостей. Теперь жалею об этом. Нужно было уйти красиво, чтобы он локти себе кусал, вспоминая обо мне. Не получилось. Мы не враги, но и не друзья. При случайной встрече здороваемся, перебрасываемся двумя-тремя дежурными фразами, не больше.
– А в чем состояла суть конфликта? – спросил Лавров. – Извините за любопытство, но вы меня заинтриговали.
– Артынов предложил мне ужасную вещь…
Она опустила глаза и приостановилась. С кленов медленно опадали листья, в аллее пахло сыростью и крепкими духами Эми. Лавров догадывался, сколько стоит флакончик этакого аромата. Бывшая натурщица ничего не потеряла, выйдя замуж за коммерсанта. Или все-таки потеряла?
– Он… собирался провести какой-то ритуал…
– В смысле? – встрепенулся «журналист».
– Только это не для прессы!
– Разумеется, – поспешил заверить ее Лавров. – Я все понимаю. Ваша история останется между нами.
– Какой же вам с того прок?
– Я проникаюсь духом творческого процесса, постигаю его глубину и сокровенность.
Глория бы обхохоталась, услышь она эту напыщенную реплику. Лавров сам внутренне развеселился.
– Сокровенность? – передразнила его Эми. – Вы меня умиляете. Ладно… я вам расскажу, что придумал Артынов. Он притащил в мастерскую черного петуха и… и… отрубил ему голову у меня на глазах! Тело петуха еще трепыхалось, брызгала кровь. Я закричала, а Сема приказал мне вымазать щеки и ладони горячей кровью. Извращенец. Меня стошнило.
– Бог мой! – изумился «журналист». – Приемчик из черной магии. Зачем ему это понадобилось?
– Он что-то бормотал про Музу, про гений… якобы, необходимо провести обряд «вызова смерти» и тем самым заручиться поддержкой каких-то неведомых сил… в общем, совсем свихнулся. Ему не давала покоя гордыня. Он во что бы то ни стало желал стать знаменитым…
– …и стал, – подытожил Лавров.
– Слава должна пройти проверку временем.
– Вы правы, – согласился он. – Значит, вам идея с обрядом не понравилась, и вы ушли от Артынова?
– Он меня прогнал.
– Только поэтому?
– Была еще причина.
– Какая, если не секрет?
Эмилия поддела носком кожаного ботинка палый лист и покачала головой. Настырность собеседника начинала ее раздражать.
– Не знаю, почему я делюсь с вами сердечными тайнами…
– Потому, что у вас нет подруг. А мужа лучше не посвящать в подробности своего прошлого.
Бывшая модель грустно рассмеялась.
– Вы психолог.
– Не надо быть психологом, чтобы понимать: красивую женщину окружают завистницы и соперницы.