Джон Р. Р. Толкин. Биография

Карпентер Хамфри

Толкин своей «литературной души» не терял никогда. Его научные работы неизменно отражают живость его ума. Даже в самые сложные аспекты своего предмета Толкин привносил изящество выражений и ощущение, что данный вопрос имеет отношение к более широким темам. Нигде это не проявляется отчетливее, чем в его статье (опубликованной в 1929 году) об «Ancrene Wisse», средневековом собрании наставлений группе отшельниц, созданном, вероятно, в западном Мидленде. В этой выдающейся, блестяще написанной работе Толкин показывает, что язык двух важных рукописей текста (одна хранится в одном из кембриджских колледжей, другая — в Бодлианской библиотеке в Оксфорде) являлся не просто неотшлифованным диалектом, но литературным языком, следовавшим непрерывной литературной традиции, возникшей задолго до норманнского завоевания. Свой вывод он излагает весьма живо и образно — и обратите внимание, что здесь он и в самом деле говорит о своем любимом западномидлендском Диалекте в целом:

«Нельзя

сказать, что это язык, давным–давно отправленный «в глушь», а теперь пытающийся вновь обрести голос, застенчиво подражая тем, Кто познатнее, или из сострадания к черни; напротив, он никогда не опускался до уровня черни и в беспокойные времена сумел сохранить облик джентльмена, пусть даже провинциального джентльмена. У него есть свои традиции, он знаком с книгами и пером, но при этом он тесно соприкасается со славной живой речью — с почвой где–нибудь в Англии». Такой стиль, насыщенный яркими образами, свойствен всем статьям и лекциям Толкина, сколь бы сложной и малоинтересной ни представлялась их тема. В этом отношении Толкин, можно сказать, основал новое направление в филологии: до него никто не привносил в эту науку такой человечности, чтобы не сказать «такой эмоциональности»; и данный подход оказал влияние на многих из наиболее способных учеников Толкина, которые впоследствии сами стали видными филологами. Нельзя не отметить также, что Толкин был крайне добросовестен. В его работах довольно много откровенных, веских заявлений, подобных приведенному выше, но все это — не просто предположения и допущения, а плод бесчисленных часов, посвященных исследованию темы вплоть до мельчайших подробностей. В сравнительной филологии вообще требуется крайняя скрупулезность, но Толкин обладал ею в избытке даже по меркам своей науки. Он стремился к предельной точности, и это стремление вдвойне ценно, поскольку сочеталось в нем с даром выслеживать закономерности и соотношения. «Выслеживать» — хорошее слово: не будет чересчур смелым полетом фантазии представить себе Толкина этаким Шерлоком Холмсом от филологии, который, видя кучу разрозненных фактов, выстраивает на их основании выводы о каком–либо важном вопросе. Толкин демонстрировал свое умение «выслеживать» и на более простом уровне: обсуждая с учеником какое–либо слово или фразу, он мог на ходу подобрать целый ряд аналогичных форм или выражений из других языков. И даже в непринужденной беседе он время от времени неожиданно вставлял замечания об именах или названиях: к примеру, что фамилия Во (Waugh) исторически представляет собой единственное число от слова «Уэльс» («Wales»).

Но, возможно, все это слишком похоже на традиционный образ ученого в башне из слоновой кости. А чем он, собственно, занимался? Что полагалось делать профессору, преподавателю англосаксонского языка в Оксфорде? В трех словах: работать, работать и работать. Согласно университетскому уставу, Толкин был обязан проводить не менее тридцати шести лекций или семинаров в год. Но Толкин считал это недостаточным для своего предмета и на второй год после того, как он был избран профессором, провел сто тридцать шесть лекций и семинаров. Отчасти потому, что Других преподавателей древне–и среднеанглийского было сравнительно мало. Позднее Толкин сумел добиться, чтобы в помощь ему назначили еще одного филолога, Чарльза Ренна, прекрасного преподавателя, только студенты его боялись. Благодаря этому рабочий график Толкина стал несколько менее напряженным. И все же на протяжении тридцатых годов Толкин каждый год проводил по крайней мере вдвое больше лекций и семинаров, чем того требовал устав, значительно больше, чем большинство его коллег.

Итак, большую часть его времени занимали лекции и подготовка к ним. По правде говоря, этот груз временами становился настолько тяжел, что Толкин оказывался не в состоянии с ним управиться и вынужден был отказываться от того или иного курса лекций, потому что просто не успевал его составить. Разумеется, Оксфорд злорадствовал по этому поводу и распускал слухи, что Толкин–де не готовится как следует к лекциям, хотя на самом деле Толкин как раз готовился к ним чересчур тщательно. Крайняя добросовестность заставляла его излагать свой предмет не иначе как самым исчерпывающим образом, из–за чего Толкин зачастую отвлекался на второстепенные детали и забывал об основной теме.

Кроме того, ему по должности полагалось курировать аспирантов и принимать университетские экзамены. Вдобавок он довольно много подрабатывал «вольнонаемным» в качестве экзаменатора со стороны в других университетах: у него было четверо детей, и приходилось делать все, чтобы хоть как–то увеличить свои доходы. В двадцатых и тридцатых годах Толкин побывал экзаменатором во многих британских университетах и проводил бесчисленные часы за проверкой экзаменационных работ. После Второй мировой он ограничил свою деятельность тем, что регулярно эинимал экзамены в разных колледжах в Ирланди, много путешествовал по Эйре [Ирландия (ирл.)] и обзавелся там большим количеством друзей. Это пришлось ему по вкусу. Куда менее приятным, скажем прямо, нудным и неблагодарным занятием была проверка экзаменов

на аттестат зрелости (его как раз ввели в британских средних школах), за которую он брался до войны каждый год, чтобы подработать. Конечно, для него было бы лучше посвятить это время научным исследованиям или творчеству, но забота о семье вынуждала Толкина каждое лето заниматься этим унылым делом.

Немало времени отнимали также административные обязанности. Не следует забывать, что в Оксфорде, в отличие от многих иных университетов, профессор не становится автоматически влиятельным лицом на своем факультете. У него нет власти над наставниками из колледжей, которые, по всей вероятности, составляют большинство сотрудников факультета, поскольку наставников назначает колледж и перед профессорами они ответственности не несут. Так что, если профессор хочет внести какие–то существенные изменения в политику факультета, ему приходится действовать не авторитарно, а убеждением. А Толкин, вернувшись в 1925 году в Оксфорд, хотел внести очень существенные изменения: он желал реформировать некоторые аспекты выпускных экзаменов на факультете английского языка и литературы.

За годы, миновавшие после Первой мировой, прежний разрыв между «языком» и «литературой» сделался еще шире, и обе клики — а то были именно клики, академические разногласия между которыми подкреплялись личной неприязнью, — со злорадным наслаждением вмешивались в учебные программы друг друга. «Язы» заботились о том, чтобы студентам «лита» приходилось убивать уйму времени на штудирование весьма специфичных областей английской филологии, а лагерь «литов» настаивал на том, что студенты «яза» должны на много часов забросить свою специальность (древне–и среднеанглийский) и посвятить эти часы разбору произведений Мильтона и Шекспира. Толкин считал, что это нужно исправить. Еще больше его огорчало то, что в лингвистических курсах упор делался на теоретическую филологию, вместо того чтобы заставить студентов побольше читать средневековую литературу. Его собственная любовь к филологии всегда была основана на хорошем знании литературы. И потому Толкин твердо решил изменить и это тоже. Он предложил также уделять больше времени изучению исландского — отчасти в надежде на это он и основал клуб «Углегрызов».

Для воплощения его замыслов в жизнь требовалось согласие всего факультета, а между тем сперва предложения Толкина восприняли в штыки. Даже К. С. Льюис, не бывший тогда еще его личным другом, оказался в числе тех, кто поначалу выступал против предложений Толкина. Но с течением времени Льюис и многие другие перешли на сторону Толкина и принялись активно его поддерживать. К 1931 году Толкину удалось добиться того, что большинство его предложений были одобрены единогласно. («Я об этом и мечтать не смел», — писал он в дневнике.) Учебные программы факультета были изменены, и впервые за всю историю оксфордского факультета английского языка и литературы было достигнуто нечто похожее на настоящее согласие между «язом» и «литом».

Помимо лежавшей на них ответственности за преподавание и административных обязанностей, профессорам Оксфорда, как и любых других университетов, полагалось уделять немало времени научным исследованиям. Современники Толкина возлагали на него в этом отношении большие надежды, поскольку его глоссарий к книге Сайзема, издание «Сэра Гавейна и Зеленого Рыцаря» (совместно с Э. В. Гордоном) и статья об «Ancrene Wisse» продемонстрировали, что в области ранне–и среднеанглийского западного Мидленда Толкин не имеет себе равных. От него ожидали новых важных исследований на этом поприще. Толкин и сам рассчитывал продолжать работу в этом направлении. Он пообещал «Обществу по изданию древних английских текстов» подготовить к публикации кембриджскую рукопись «Ancrene Wisse» и глубоко и всесторонне изучил данную ветвь среднеанглийского, столь любимого им языка с «обликом джентльмена, пусть даже провинциального джентльмена». Однако же подготовка текста к печати была завершена только через много лет, а большая часть научных изысканий Толкина так и не увидела свет.

Одной из причин этого был недостаток времени. Толкин решил посвятить большую часть своей деятельности в Оксфорде преподаванию, и уже одно это ограничивало его возможности исследователя. Много времени съедала и проверка экзаменационных работ ради денег, необходимых семье. Но, помимо всего этого, проблема состояла еще и в перфекционизме Толкина.

Толкин самозабвенно совершенствовал и оттачивал каждую написанную строку, будь то статьи или сказки. Это шло от его душевной преданности своему делу, не позволявшей относиться к работе иначе как с исключительной серьезностью. Прежде чем достичь печатного станка, материал непременно старательно вычитывался, пересматривался, вычищался и полировался — в этом Толкин был полной противоположностью Льюису, который отправлял рукописи издателю, почти не правя. Льюис отлично сознавал эту разницу и писал о Толкине: «Он был чрезвычайно требователен к себе. Одно лишь упоминание о публикации заставляло его пересматривать текст. А в процессе редактирования в голову ему приходило так много новых мыслей, что вместо окончательного варианта прежней работы его друзья получали первый набросок новой».