Джонни Бахман возвращается домой

Зенкбейль Гейнц

— Где Ганка? — обратился он к первому попавшемуся русскому солдату.

Тот, разумеется, не понял его.

— Ганка, — настойчиво повторил Джонни. А потом добавил: — Ганка, санитарка!

Часовой указал штыком на широкий портал дома с колоннами, перед которым стоял станковый пулемет. Джонни еще раз произнес два слова «Ганка — санитарка», и ему позволили войти в здание. Миновав вестибюль, выложенный темной плиткой, он очутился в большом, облицованном деревянными панелями зале с тяжелыми бархатными занавесями на широких окнах. Необычное помещение. Джонни решил, что, вероятно, это был зал заседаний нацистских руководителей. На паркетном

полу, на толстой ковровой дорожке, даже на длинном, темном столе для заседаний — повсюду вповалку спали советские солдаты. Свое оружие — карабины или автоматы они клали себе под голову. За громоздким, украшенным резьбой письменным столом сидел, наклонив голову вперед, тот самый молодой старший лейтенант, которого Джонни уже видел раньше. На плечи он накинул себе старую телогрейку. Белокурая голова молодого офицера мирно покоилась на планшетке, которая лежала на столе. Справа от офицера стоял полевой телефон, провод от которого тянулся через одно из выбитых окон на улицу.

Наконец Джонни увидел и девушку. Ганка удобно устроилась в великолепном кожаном кресле. Накрывшись офицерской шинелью, она лежала, свернувшись клубочком, между тугими подлокотниками. Сапоги ее стояли тут же на полу. Спрятав голову в поднятый воротник шинели, она спала.

— Ганка, — тихо позвал мальчик и тихонько дотронулся до нее.

Девушка моргнула, а Трехногий медленно выбрался из-под письменного стола. Он потянулся, раскрыв свою пасть, зевнул и приветливо завилял хвостом. Потом он уткнулся своим черным, влажно поблескивающим носом в ногу Джонни.

— Проснись же, Ганка!

— Что случилось?

— Я должен сказать тебе что-то важное!

— Что-то важное? — пробормотала девушка. — Что сейчас может быть важнее сна?..

— Я думаю, что моя мама была здесь.

— Что такое?

— Да, она должна была быть здесь!

Ганка села в кресле, от души зевнула, натянула на колени юбку. При этом офицерская шинель соскользнула с нее на пол.

— Твоя мать? Ты на самом деле уверен в этом?

— Почти, — сказал он и сообщил все, что он узнал от связиста-ефрейтора.

— И что ты теперь хочешь делать? — поинтересовалась девушка.

— Предположим, что это была она. Ничего не подозревая, она зашла в вестибюль и неожиданно прочитала мое имя и адрес. Я ведь там на столе написал адрес. Нойруппинерштрассе…

— Выходит, ты снова хочешь отправиться в путь?

— Это, пожалуй, самое лучшее.

Ганка скорчила деловую мину.

— Я тоже так думаю, Джонни. Ты должен убедиться в этом сам, но только береги себя. Правда, фашисты уже капитулировали. После того как вчера вечером мы задали им хороший фейерверк, они наконец сложили оружие. Но все же попытайся избегать их. Сегодня утром поблизости отсюда хотела прорваться большая группа нацистов.

— Я буду остерегаться.

— Джонни, — растерянно пробормотала девушка и отвернулась в сторону. Она почти беззвучно заплакала.

— Но, что с тобой? — смущенно спросил мальчик.

— Ничего, решительно ничего. Я просто радуюсь за тебя.

— Подожди, Ганка, ты тоже скоро дойдешь до Хеннингсдорфа и найдешь свою мать.

Ганка ничего не ответила ему, а только еще глубже закуталась в шинель.

Вдруг ужасная догадка пришла мальчугану в голову: «Неужели?!»

В это время молодой офицер, сидевший за письменным столом, закашлялся и тихо сказал на ломаном немецком языке:

— В Хеннингсдорфе нет матери Ганки. Она умерла.

— Это верно? — У Джонни

пересохло в горле, а голос прозвучал очень глухо.

Девушка смотрела в пол и только кивнула. Сначала она неразборчиво пробормотала что-то себе под нос, чего Джонни вообще не понял, а затем рассказала вполне внятно.

— Когда мы несколько дней назад обосновались в Карлсхорсте и ждали тебя и тетю Дашу, мы встретили поляков из концлагеря в Хеннингсдорфе. Один из них лично знал мою мать. От него я и узнала, что ее больше нет в живых. Она умерла с голоду два месяца назад. — Девушка вытерла глаза платком. — Да, это так, — сказала она. И, посмотрев прямо перед собой в пустоту, почти без перехода спросила, как будто хотела тем самым отогнать от себя мрачные мысли: — А тебе, Джонни, еще далеко нужно идти?

— Ничего, Ганка.

— Тот, кто отправляется в путь, всегда нуждается в продовольствии. — Девушка соскользнула с кресла и, пройдя мимо спящих, прямо в чулках подошла к письменному столу.

Старший лейтенант с готовностью отодвинулся немного в сторону. Из бокового ящика стола она достала сначала одну, а потом, после непродолжительного размышления, еще одну буханку хлеба, кусок копченой колбасы и несколько банок консервов. Все это она сложила в кучу на маленьком ломберном столике, покрытом шерстяной скатертью. Взяв скатерть за четыре конца, она завязала содержимое в узел.

— Но этого хватит на целых две недели! — удивился мальчуган.

— Все это может тебе понадобиться.

Трехногий с опущенной головой полез на свое место под стол. При этом он тяжело пыхтел.

— Я вернусь, — сказал Джонни, взяв узел в руки. — Правда, Ганка, я обязательно вернусь. Завтра, Может быть, даже сегодня. Как только управлюсь!

70

Мирная тишина.

Красный флаг над Бранденбургскими воротами.

Приказ военного коменданта города Берлина № 1.

Благоухание сирени и запахи весны.

Только оказавшись на улице, Джонни сообразил, что ему сообщила Ганка лишь мимоходом: что немецкие войска сначала оказывали сопротивление, а потом все же сдались.

— А это означает, что война в Берлине наконец-то закончилась!

До этого Джонни часто думал о том, какими будут самые первые часы мира. Он представлял себе, что случится что-то особенное, что-то единственное в своем роде: возможно, раздастся чрезвычайно сильный удар грома или же оглушительно затрезвонят все колокола и тогда всех людей охватит необычно радостное волнение. Тем не менее он не услышал радостных криков и не заметил никаких признаков оживления. Только одна тишина.

А тишина ли это?

Только теперь мальчуган понял, как тихо стало вокруг. Не было слышно ни артиллерийских залпов, ни взрывов, ни шума моторов. Ни шипения, ни грохота, ни стрельбы, ни треска. Больше не было ничего того, что все последние дни так терзало человеческий слух.

Казалось, что советские солдаты проспали эти важные часы. Джонни повсюду видел спящих солдат: у освещенных солнцем стен домов, на каменных ступенях лестниц, в маленьких, перекопанных скверах. Мальчуган видел их спавшими на капотах машин и танков, у самоходок и пушек. Солдаты, сержанты и офицеры в простреленном, порванном осколками и пулями военном обмундировании. Уставшие, измотанные жестокими боями воины.