Джонни и мертвецы

Пратчетт Терри Дэвид Джон

feppu

— Да, но если они говорят правду, значит, мы помогаем христианским душам, — возразил Ноу Йоу. — А раз так — ничего страшного. Это ведь христианские души, да?

— По-моему, на кладбище есть и еврейский участок, — сказал Джонни.

— Ну и что. Евреи все равно что христиане, — заявил Бигмак.

— Не совсем, — очень осторожно возразил Ноу Йоу. — Но вроде того.

— Да, но…— неуклюже начал Холодец. — Это… покойники и всякое такое… ну… он их видит, значит, это его проблема… то есть…

— Когда Бигмака судили, мы все пошли его поддержать, — напомнил

Ноу Йоу.

— Ты сказал, что его повесят, — надулся Холодец. — И я, дурак, все утро рисовал плакат «Свободу сплинберийцу!»

— Это был политический процесс, — обиделся Бигмак.

— Ты угнал машину министра просвещения, пока он торжественно открывал школу! — возмутился Ноу Йоу.

— Я не угонял. Я бы покатался и вернул.

— Ты въехал на ней в стену. Ты бы не смог ее вернуть, даже если бы отскреб лопатой.

— А я виноват, что у него тормоза ни к черту? Я, между прочим, мог здорово покалечиться. Но, похоже, это никого не колышет. Ваш министр сам виноват — не фиг бросать где попало тачки с плевыми замками и гавкнутыми тормозами…

— Спорим, сам он тормоза не чинит.

— Значит, виновато общество…

— Все равно, — сказал Ноу Йоу, — мы в тот раз подставили тебе плечо, верно?

— Не шею же было вместо него подставлять, — буркнул Холодец.

— И все мы поддержали Холодца, когда он нажаловался в музыкальный магазин, что, если проигрывать записи Клиффа Ричардса задом наперед, слышны Откровения Господа…

— Ты же говорил, что тоже их слышал! — возмутился Холодец. — Сам говорил!

— Это когда ты объяснил мне, что к чему, — сказал Ноу Йоу. — А пока я не знал, что слышу, мне казалось, что кто-то скулит и подвывает : айип-аййиип-муээп-айииипп [1] .

1

Но если верить Холодцу, в действительности из динамиков магнитофона неслось: «Эй, братва! Марш в школу получать приличное образование! Слушайтесь предков! Ходить в церковь — круто!»

— Нельзя выпускать записи, которые так действуют на впечатлительных! — воинственно заявил Холодец.

— Я хочу сказать, — перебил Ноу Йоу, — что друзьям надо помогать, согласны? — Он повернулся к Джонни. — Вот что. Лично я думаю, что ты на грани нервного срыва, у тебя расстроена психосоматика, ты слышишь голоса и страдаешь бредовыми галлюцинациями, и тебя, наверное, надо бы засунуть в смирительную рубашку — знаешь, такую белую, с мод-нючими длинными рукавами — и посадить под замок. Но это не важно, потому что мы друзья.

— Я тронут, — сказал Джонни.

— Похоже, — согласился Холодец, — но нам по барабану, верно, парни?

Мамы дома не оказалось — ушла на вторую работу. Дед смотрел «Курьезы скрытой камерой».

— Дед!

— А?

— Уильям Банни-Лист был известный человек?

— Очень известный. Знаменитая личность, — не оглядываясь, ответил дед.

— А в энциклопедии я его не нашел.

— Очень известный человек был Уильям Банни-Лист. Ха-ха!

Гляди, гляди, мужик с велосипеда свалился! Прямо в кусты!

Джонни взял том «Л — Мин» и на несколько минут затих. У деда было полно толстенных многотомных энциклопедий. Зачем они ему, никто толком не знал. Году, кажется, в пятидесятом дед сказал себе: «Ученье свет!» — и оптом закупил все эти пудовые тома. Он их так ни разу и не открыл, только смастерил для них шкаф. К книгам дед относился с суеверным почтением. Он считал, что, если в доме их довольно, атмосфера насыщается культурой и знаниями, как радиацией.

— А миссис Сильвия Либерти?

— Что за птица?

— Эта… как ее… суфражистка. Женщины на выборах и прочее.

— Никогда о такой не слыхал.

— Ни на «Либерти», ни на «Суфражистки» ее нет.

— Нет, никогда не слыхал про такую. Ого, смотри! Кошка ухнула в пруд!

— Ладно… а мистер Антонио Порокки?

— Что? Старина Тони Порокки? Как он?

— А он был знаменитость?

Дедушка на мгновение оторвался от экрана и устремил взгляд в прошлое.

— Тони? Держал магазинчик для любителей розыгрышей. На Элма-стрит, там, где теперь стоянка. Продавал бомбочки-вонючки и чесоточный порошок. А еще, когда твоя мама была маленькая, Тони на утренниках показывал фокусы.

— Значит, он был знаменитость?

— Все дети его знали. Видишь ли, в нашем захолустье их больше никто не развлекал. Ребятишки наизусть знали его фокусы и всегда кричали хором: «У вас в кармане!» и всякое такое. Элма-стрит. А еще была Парадайз-стрит. И Балаклава-террейс. Там я родился. В доме номер двенадцать по Балаклава-террейс. Все это теперь занято стоянкой. Ой-ёй-ёй… он сейчас ухнет с крыши…

— Выходит, знаменитым — по-настоящему знаменитым — он не был?

— Все детишки его знали. В войну он попал в плен в Германии. Но сбежал. И женился… на Этель Пташкинс, точно. Детей у них не было. Тони показывал фокусы и вывертывался из разных штукенций. Всю жизнь только и делал, что вывертывался.

— И пришпиливал к пальто гвоздику, — сказал Джонни.

— Верно! Каждый божий день. Ни разу не видел его без гвоздики. И всегда такой элегантный… Штукарь. Сто лет его не видал.

— Дед…

— Очень уж все нынче изменилось. В городе почти не осталось знакомых лиц. От кого-то я слыхал, будто старую галошную фабрику прикрыли…

— Помнишь, у нас был маленький транзистор? — спросил Джонни.

— Какой маленький транзистор?

— Ну тот, твой.

— А что?

— Можно мне его забрать?

— Мне казалось, у тебя есть стереомагнитофон.

— Это… для одних знакомых. — Джонни замялся. По натуре он был честный малый, потому что, помимо всего прочего, врать всегда очень сложно. — Они старенькие, — добавил он. — И мало выходят.

— А, тогда ладно. Только тебе придется вставить новые батарейки — старые совсем сели.

— Какие-то батарейки у меня есть.

— Эх, не те нынче приемники! Когда я был маленький, их делали на лампах. А теперь попробуй достань такой! Хе-хе! Оп-ля — гляди, прямо под лед!..