Джонни Тремейн
Шрифт:
Джонни смотрел во все глаза, стараясь взглядом проникнуть сквозь клубы табачного дыма. Вон доктор Уоррен. Он разговаривает с дядюшкой Лорном и Джоном Адамсом по поводу своей газетной статьи. Вдруг он закинул голову, широко улыбнулся, почти засмеялся.
Джонни не знал, отчего он улыбается. Почему он так дурацки себя держал, почему не показал доктору руку? Он прикусил губу. После того как он показал себя таким невежей, разве может он когда-нибудь подойти к доктору и сказать: «Я, видите ли, раздумал. Посмотрите мою руку, будьте добры!» А ведь на всём белом свете нет другого такого человека, который мог
Сэм Адамс стоял в другом конце комнаты, мистер Хэнкок продолжал сидеть, стиснув голову руками. Но вот Адамс негромко хлопнул в ладоши, и тотчас гул голосов оборвался.
— Джентльмены, — сказал он, — сегодня мы пришли к определённому решению и договорились, каким путём мы уничтожим ненавистный чай, если суда не повезут свой груз назад. Среди нас находятся два… хм… мальчика, или, лучше сказать, двое юношей. Как раз такие понадобятся нам для осуществления нашего великого замысла. Этим мальчикам можно во всём довериться. Если собравшиеся тут члены клуба не возражают, я бы предложил обратиться к ним сегодня… просить их помочь нам. Мы не успеем оглянуться, как пролетят наши двадцать, дней. Надо, не теряя времени, приняться за дело.
Члены клуба ещё раз уселись на места и допивали пунш сидя, передавая из рук в руки оловянные кружки. Один Вилл Молино никак не мог усесться от волнения. Он бормотал себе что-то под нос. Бен Чёрч сидел поодаль, один. В этом не было ничего необычного. Его недолюбливали.
Собрание согласилось посвятить мальчиков в свой замысел.
— Первым делом, — начал Адамс, обращаясь к мальчикам, — поднимите каждый правую руку. Поклянитесь великим именем самого господа бога до конца дней своих никому не раскрывать тайны, которая вам сейчас будет доверена. Клянётесь?
Мальчики поклялись.
Хэнкок не смотрел на них. Он сидел, сжимая голову руками.
— Нет ни малейшего шанса на то, что судам с чаем будет разрешено возвратиться. Массовые митинги, которые мы будем созывать чуть ли не каждый день, требуя отправки чая в Англию, послужат лишь тому, чтобы возбудить общественное мнение и показать всему свету, что к насилию мы прибегли только тогда, когда мирные методы были исчерпаны. Через двадцать дней, вечером шестнадцатого декабря, наши ступят на палубу всех трёх судов. Чай будет сброшен в Бостонскую гавань. Для каждого из этих трёх судов — «Дартмута», «Элеоноры» и брига «Бивер» — нам понадобится человек тридцать сильных, честных и бесстрашных людей, взрослых и подростков. Хотите принять участие, Рэб?
Младший из мальчиков обратил внимание на то, что Адамс сказал не «Рэб и Джонни», а только «Рэб». Потому ли он не упомянул его, что считал, что ему с его искалеченной рукой не справиться с таким делом, как разрубание прочных корабельных сундуков, или просто оттого, что он знал Рэба лучше и тот был старше?
— Разумеется, сэр.
— Сколько мальчиков берётесь вы собрать для этой ночной работы? Это всё должен быть народ не только сильный, но и честный, ибо, если кто-нибудь украдёт хотя бы унцию чая, вся эта демонстрация протеста превратится в обыкновенный грабёж.
Рэб задумался.
— Покуда человек десять. Но
— Таких, что будут держать язык за зубами?
— Да.
Поль Ревир сказал:
— А я могу набрать ещё человек двадцать с небольшим из числа обитателей Северной площади.
— Никто не должен знать заранее, какая ему предстоит работа, не должен знать ни имён своих будущих товарищей, ни тех, кто затеял это «чаепитие», иначе говоря — тех, кто здесь собрался. Просто скажите, что, если им дороги отечество и свобода и ненавистна тирания, пусть явятся сюда, в типографию, вечером шестнадцатого декабря, замаскировавшись кто как может и вооружившись топорами и ножами.
— Хорошо.
Перешли к вопросам более общего порядка. Во главе каждого отряда следовало поставить человека, который был бы способен добиться беспрекословной дисциплины.
— Я стану во главе одного из отрядов, — сказал Поль Ревир.
Доктор Уоррен возражал:
— Послушайте, Поль, ведь мы решили, что все это дело проведут подмастерья, люди неизвестные, невидные. Ост-Индская компания может подать в суд. Если вас узнают…
— Я рискну.
Дядюшка Лорн сделал мальчикам знак рукой, чтоб они удалились. Они неохотно повиновались.
4
Оба лежали на своих койках. Чердак ещё хранил запах табака и пунша.
Джонни беспокойно ворочался на своей постели.
— Рэб!
— Ну?
— Послушай, Рэб… Ты говорил о мальчиках… Ты меня посчитал?
— Разумеется.
— А как же моя рука? Что надо будет делать?
— Вскрывать сундуки с чаем, сыпать чай в воду.
— Рэ-эб!
— М-м-м-м?
— А как же я… я разве сумею рубить?
— У тебя двадцать дней для практики. Поруби-ка дрова у нас на чёрном дворе.
— Рэб!..
Но старший товарищ его уже спал. А Джонни никак не мог уснуть. Колокол старой церкви возвестил уже полночь. Он улёгся поудобнее. Неужели нельзя уснуть, если очень постараться? Он думал о судах, везущих чай, о «Дартмуте», «Элеоноре» и «Бивере», мягко распластавшихся в воздухе широких белых парусах; они полощутся на ночном ветру, приближаясь к гавани. Ближе и ближе. Он почти уже уснул, но вдруг вздрогнул, и сна ни в одном глазу! Не надо думать об этих судах с чаем, лучше сосредоточиться на дровах, которые он начнёт завтра колоть для практики. Он подумал о докторе Уоррене. Почему он не показал доктору свою руку? Потом о Цилле, которая вечно ждёт его на Северной площади, а он забредёт туда когда вздумается, по прихоти. Он любит Циллу. Она да Рэб — это ведь самые близкие его друзья; кроме них, у него никого нет. Почему же он так по-свински обращается с ней? Непонятно. Вот он возьмёт топор в левую руку и — раз, раз, раз… и уснул.
Что-то большое и белое высилось над ним — сейчас опустится на него и задавит. С усилием проснулся, сел, весь в поту. То были паруса судов, везущих чай.
С соседней кровати до него доносилось мягкое, ровное дыхание старшего мальчика. Рэб, на которого была возложена гораздо более ответственная роль в предстоящей буре, сумел тотчас уснуть. Джонни надо непременно перенять у Рэба его спокойную силу, его умение действовать без нервной суеты. Он стал дышать в такт спящему мальчику, медленно, ровно, и погрузился в глубокий сон.