Джонни Тремейн

Форбс Эстер

Джонни боялся одного: как бы всё не закончилось к тому времени, как Рэб со своими помощниками прибудут на пристань. Свистя что есть мочи в свисток, он проталкивался сквозь толпу, пуская в ход кулаки и локти. Все устремились к Гриффинской пристани, а Джонни пытался пробраться на Солёную улицу. Теперь он испугался, как бы не ушли без него. Как знать, может быть, Рэб решил, что ноги и уши у Джонни лучше его рук, и нарочно поручил ему эту работу как наиболее для него подходящую? Джонни толкнул дверь.

Рэб был один. Он держал одеяло, сшитое Джонни, и его нелепый вязаный колпак с перьями.

— Скорей! — сказал он, измазал ему лицо сажей и красной краской

нарисовал ему огромный рот до ушей. Лицо Рэба было тоже покрыто сажей, глаза его сверкали. Чёрный огонёк полыхал в них — тот самый огонёк, который Джонни видел дважды в этих глазах. Рот его был полуоткрыт. Виднелись зубы — острые, белые, как у зверька. Несмотря на его спокойные движения и спокойный голос, чувствовалось, что он весь заряжен волей к действию, что он готов ухватиться за самое отчаянное дело. Было что-то почти жуткое в его оживлении. Мальчики ринулись на улицу.

— Задами! — крикнул Рэб. Это означало, что нужно закоулками пробираться к пристани. — Не отставай! Теперь побежим как следует!

Он пустился по Солёной в направлении, обратном набережной. Они бежали закоулками, всё время прибавляя шаг. Они пробежали мимо кузнеца — группа «краснокожих» требовала у него сажи. Вот они перемахнули через забор какого-то дворика, и наконец они на берегу, на Морской, в Камбальном переулке. Это был не бег, а полёт — так только во сне летают!

Утром шёл дождь, весь день в небе теснились тучи, но к тому времени, как мальчики достигли Гриффинской пристани, из облаков вывалилась полная белая луна. Три корабля и молчаливая толпа на пристани были залиты чистым белым сиянием. Толпа уже насчитывала тысячи, и каждый в этой толпе знал о предстоящем, и все как один одобряли эту затею.

Рэб промычал что-то краем рта плотному человеку с быстрыми движениями. Это был мистер Ревир, и Джонни его сразу узнал по походке и уверенной манере держать голову.

— Моя знай твоя.

— Моя знай твоя, — повторил пароль Джонни и стал позади мистера Ревира.

Насилу выбравшись из толпы, стали подходить остальные мальчики, затем взрослые мужчины, за ними ещё группа мальчиков. Но Джонни показалось, что многие из них ничего не знали заранее и присоединялись к тому или иному из трёх отрядов, действуя по вдохновению. Они просто выпачкали себе лица сажей, схватили топоры и пришли. А вели себя так же тихо и дисциплинированно, так же слушали команду, как и те, которых так тщательно подобрали для предстоящей разрушительной работы.

Раздался боцманский свисток, и один из отрядов в полном молчании забрался на палубу «Дартмута», «Элеонора» и «Бивер» ещё не подошли к пристани. Джонни следовал за мистером Ревиром. Он слышал, как тот крикнул капитану на варварском жаргоне, которым говорили в эту ночь, что всё судовое имущество, за исключением чая, будет в полной сохранности; впрочем, он советовал капитану и команде сидеть по каютам, пока не будет окончена работа.

Капитан Холл пожал плечами и покорился, приказав бою выдать ключи от трюма. Бой радостно ухмылялся. «Гости к чаю» не были нежданными.

— Дайте-ка я вам покажу, как этим воротом управлять, — предложил он. — Сейчас, мистер, я зажгу фонарь.

Загремели цепи, и один за другим появились тяжёлые сундуки — всего пятьдесят штук. Кто работал в трюме, кто высыпал чай за борт. Встретилось непредвиденное затруднение: внутри сундуков чай был зашит в толстое полотно. Топоры с лёгкостью прорубали деревянные

сундуки, но потом увязали в холстине. В жизни не приходилось Джонни работать с таким напряжением! Рядом возился какой-то толстый мальчик с чёрным, перепачканным в саже лицом. Кого-то он напоминал: когда же Джонни увидел его пухлые белые руки, он понял, кто это, и решил за ним хорошенько присматривать. То был Дав. Он не принадлежал к числу избранных «краснокожих», а явился добровольцем. Широченные штаны были подвязаны под коленками бечёвкой. Опрокидывая сундук и помогая высыпать его содержимое в воду, Джонни не спускал глаз с Дава. Мальчик исподтишка пригоршнями ссыпал чай себе за пояс. Таким образом он наворовал на несколько сотен долларов. Но не в этом было дело. Лишённое высокого бескорыстия, предприятие теряло всякий смысл. Джонни шепнул Рэбу, тот отложил топор, которым орудовал с такой страстью, и набросился на Дава. То, что произошло, нельзя было назвать борьбой. Через минуту Дав жалобным голосом признал, что немного чая «попало» ему за пояс. Джонни стащил с него штаны и ногой отшвырнул их вместе с посыпавшимися из них пачками чая в море.

— Его хорошо плавай, — проворчал он Рэбу всё на том же странном наречии.

Легко, точно это была тряпичная кукла, Рэб подхватил толстяка Дава и бросил его за борт. Всюду плавал, чай, гуще, чем водоросли в бухте, и воздух полнился его ароматом.

Меньше чем в четверти мили от «Дартмута», чётко вырисовываясь в лунном сиянии, стояли «Энергичный» и «Кингфишер». В любую минуту британские моряки могли прервать «чаепитие». Однако десанта не было. Мудрый губернатор Хатчинсон не решился прибегнуть к, помощи британских солдат.

Отряды на «Дартмуте» и «Элеоноре» кончили работу почти одновременно. С «Бивером» пришлось провозиться дольше, ибо бриг ещё не успел разгрузить остальной груз, а «чаёвники» имели строжайшее предписание не повредить его. Джонни хотел было перейти на «Бивер», чтобы помочь товарищам, когда мистер Ревир шепнул ему:

— Ходи твоя за мётлами. Чисти палуб.

Джонни с группой мальчишек выдраили палубу так, что она сверкала, как паркет в бальном зале. После этого мистер Ревир вызвал капитана и предложил ему осмотреть судно. Чай исчез до последней чаинки, но капитан Холл был вынужден признать, что во всех остальных отношениях судовому имуществу не было нанесено ни малейшего ущерба.

К рассвету на всех трёх судах работа была окончена. Мужчины, женщины и дети, молчаливой толпой запрудившие пристань, не расходились. Сойдя на берег, отряды выстроились в колонну по четыре. Все несли топоры на плечах. Раздалось громкое «ура» и заиграла флейта. Джонни показалось, что впервые за всю ночь было нарушено молчание — до сих пор, кроме треска топоров, врезающихся в морские сундуки, скрипа мачт да вполголоса произнесённых слов команды, он не слышал ни звука.

Джонни увидел Сэма Адамса — он скромно стоял в толпе с видом самого невинного зеваки. Старая лиса, так подумалось Джонни, только что полакомилась двумя курами и теперь держит третью в зубах.

Процессия направилась к центру города, и, когда проходила мимо одного из домов в начале Гриффинской пристани, кто-то раскрыл окно и сказал:

— Вот вы и порезвились, ребятки, сплясали свой индейский танец. А скрипачу кто заплатит, а?

Голос, такой холодный, что даже не понять, была ли тут скрытая ярость или одно равнодушие, принадлежал британскому адмиралу Монтегью.

— А вы спуститесь к нам! — крикнул кто-то в ответ. — Мы живо рассчитаемся!

Адмирал быстро втянул голову и захлопнул окно.