Джонни Тремейн
Шрифт:
Итак, Джонни не видел Циллы с конца июня.
Она ни разу не заходила в контору «Наблюдателя» на Солёной улице. Она словно признавала это тем новым миром, в который Джонни отныне погрузился и куда ей за ним следовать было нельзя. Поэтому Джонни очень удивился, когда в один прекрасный день, после полудня, возвратившись из Плимута, куда он отвозил письмо майора Питкерна, он обнаружил её в конторе с Рэбом. Вид у неё был совсем не несчастный. На ней было свеженькое миткалевое платьице сиреневого цвета, белоснежные чулки и чёрные лакированные туфли. Она смеялась, закинув голову. Она только что нарисовала какую-то картинку,
Он вошёл как был, в сапогах и шпорах, загорелый, без шляпы, и Цилла окинула его быстрым взглядом. Её глаза светились счастьем. Видно, ей было хорошо с Рэбом. Джонни невольно весь сжался. Собственно говоря, чему они так радуются?
Они принялись рассказывать. Рэб хотел, чтобы она нарисовала британского гренадера, душащего Бостон, — это нужно было для газеты, — и Цилла, которая совершенно случайно сюда забрела, прекрасно выполнила рисунок, и теперь Джонни придётся вырезать его для печати.
— Я, пожалуй, могу. Не очень хорошо, конечно, но как сумею. А ты и правда рисуешь всё лучше и лучше.
— Мистер Твиди умеет рисовать, и я беру у него уроки. А Рэб мне позировал для фигуры гренадера. Вот смотри, это всё я с него рисовала.
— Это — Рэб? Вот не подумал бы! Какой-то петух…
Но Цилла понимала, что рисунки ему нравятся и что он гордится ею.
Она показалась Джонни такой хорошенькой сейчас, что он даже недоумевал: с чего бы? И угрюмо решил, что дело в Рэбе. У него был такой дар особенный: люди в его присутствии как-то озарялись и показывали себя с лучшей стороны. Впрочем, своей красотой она была отчасти обязана этому сиреневому платью и тому, что в лице у неё появился румянец — с едой стало полегче. Когда войска только высадились и наступили тяжёлые времена, Цилла большую часть своей доли уступала Исанне, и с каждой неделей личико её становилось всё измождённей и озабоченней. А сейчас она выглядела чудесно.
— Сиди так, Джонни, я и тебя нарисую. Тебя проще, чем Рэба.
— Почему это меня проще рисовать?
— Да потому, что ты ещё ребёнок, а Рэб взрослый. — Она это сказала нарочно, чтобы задеть его. — Ну вот! Ничего, что ты у меня получился немножко похожим на енота?
— А я пририсую ему пушистый хвост, ладно? — предложил Рэб.
Джонни ёрзал на стуле, как все, когда их рисуют и им не терпится посмотреть, какими их видят другие. Рисунок получился не ахти какой. Вдвоём они смастерили смешную карикатуру — полуенота-полумальчика. Зверь этот чем-то походил на Джонни, и они все рассмеялись.
— Уже четыре! Мне пора домой. Меня ведь послали купить перчатки на Королевской улице и велели вернуться к пяти.
Она встала, повязала капор — весь в цветочках — и направилась к двери.
— Постой… Цилла, но ведь ты мне ничего ещё не рассказала о ваших делах.
Он забыл, как ещё совсем недавно он скучал, слушая её новости.
— Да, но я всё рассказала Рэбу. Джонни, я уже не могу с тобой встречаться так часто. У нас теперь всё по-другому.
— Как так? Твоя матушка сердится?
— Да
— А как же её мечта? Ведь с Фритцелем-младшим ей не видать «красивой жизни»!
— А ей всё равно. — Голос девушки сделался нежным. — Когда по-настоящему любишь, то уже ничего, кроме любимого, не существует. Сама Доркас так сказала.
Джонни вспомнил неуклюжего и самоуверенного юнца-кожевенника с Рыбной улицы и подивился тому, что он удостоился такой любви.
— Да, она убежала с Фритцелем-младшим, как только мистер Твиди объявил, что предпочитает её Медж. Но, когда он сказал, что никуда не торопится и согласен отказаться от Медж и ждать, пока подрасту я, вот тогда-то мама взвилась на дыбы!
— Ты?! — вскричал Джонни. — Этот старик! Да ведь ему не меньше сорока! Ты врёшь, Цилла! Кто может думать о твоём замужестве?
— Мне исполнилось пятнадцать в прошлом месяце. А тебе столько же ещё в январе.
— Да, я и забыл. Слышишь, Рэб? Я теперь только на год моложе тебя!
Рэб ухмыльнулся:
— На прошлой неделе мне стукнуло семнадцать.
И вечно этот Рэб проскользнёт вперёд, обгонит тебя, а потом ухмыляется.
— Ну вот, маме не нравится, что мистер Твиди волынит. Потом навалились другие дела, одно за другим.
— Например?
— С тех самых пор… ну, с осени, Лайты давали нам работу. Мистер Твиди очень ловок, хоть и чудной. Недели две назад к нам в лавку зашла мисс Лайт. Она хотела, чтобы их герб, это самое восходящее око, был вычеканен на рукояти её хлыста. Ну вот, стоит она у нас, и я тут болтаюсь, и мистер Твиди, и мама. Дверь чёрного хода была раскрыта… ну, и Исанна там стояла, во дворе.
— Ещё бы!
— И вот мисс Лавиния чуть с ума не сошла.
— А что Исанна натворила?
— В то утро я вымыла ей голову, — мечтательно протянула Цилла, — и волосы её так и сияли на солнце…
— Понимаю, — кисло перебил Джонни.
— А Исанна шагала по двору, повторяя про себя какие-то стихи, и в лицах что-то изображала. Про капитана Кидда [15] и как он плыл по морю. Культяпка-Джо, старый одноногий матрос, обучил её этой песне. Мисс Лавиния смотрела на Исанну и была похожа не на живого человека, а на каменную статую.
15
Капитан Кидд — полулегендарный главарь пиратов. Плавал по Атлантическому океану, на островах и побережье которого захоронил будто бы много сокровищ.
— Она статуя и есть, — вставил Джонни, который не мог не съязвить на её счёт. — Она такой родилась. Дальше?
— Ну вот, она чуть повернула голову к маме и сквозь, зубы процедила: «Мадам, я забираю эту девочку к себе». Мама сперва сказала, что ни за что не даст, а потом сказала, что не хочет мешать счастью своего ребёнка. А Исанна сказала, что без меня не пойдёт. Ну, значит, и договорились: я буду целый год работать у нихI на кухне, или прислуживать мисс Лавинии, или ещё что, а Исанну они берут бесплатно, потому что она маленькая и не всё ест. Теперь мы обе живём у Лайтов.