Джулия

Модиньяни Ева

В Модену она вошла, когда стемнело. Ее обогнал грузовик с чернорубашечниками, на фуражках которых красовались череп и кости. Возбужденные насилием и спиртным, они горланили богохульства на мотив религиозного гимна. В центре грузовика Кармен заметила трех молодых людей со связанными проволокой руками. В окровавленной одежде, с избитыми лицами, они смотрели куда-то вдаль, и в их взглядах не было страха. На груди одного была прикреплена надпись: «Бандит». Эти бесстрашные ребята, которых везли на смерть, были партизанами, и Кармен с грустью подумала, что если бы не проклятая война, они бы мирно жили

в своих деревнях, ходили бы в кино и на танцы и дрались бы только из-за девчонок.

Кармен не узнавала улиц родного города: почти все здания вокруг были разрушены.

Когда она добралась, наконец, до дома, матери уже не было в живых. Бабушка Стелла закрыла ей глаза, соседки ее одели, священник прочел заупокойную молитву. Кармен узнала, что ее нежная мечтательная мать умерла как героиня, с мужеством, которое трудно было предположить в такой хрупкой женщине. Не болезнь сразила ее, ее замучили фашисты, уверенные, что мать не вынесет побоев и выдаст, где скрывается ее муж, командир партизанского отряда. Они забили ее до смерти, но так ничего и не узнали.

Глядя на бескровное лицо, на четки, вложенные в безжизненные пальцы, Кармен вдруг вспомнила мать молодой, красивой, в ярком платье, когда они давным-давно ездили вместе в деревню. Кармен была тогда еще девочкой, но в памяти ярко запечатлелись дремавшие под жарким и мирным солнцем дома, горы, встающие на горизонте, как сказочные великаны, волнующееся море пшеницы, отливавшее на закате золотом зреющих колосьев. Сейчас стояла холодная зима, была война, вокруг царили жестокость и смерть.

Кармен разрыдалась. Кто-то помог ей дойти до ее девичьей комнаты, уложил на кровать. Она уснула и спала долго и крепко, без сновидений.

Глава 2

Ну, вот и все. Матери больше нет. Ее отпели, опустили в могилу, засыпали землей. Хлопья снега медленно опускаются с серого неба на свеженасыпанный холм. Все торопятся — священник, могильщики, немногочисленные родственники и знакомые. Смерть, унося людей каждый день, потеряла свою скорбную торжественность, стала обыденным, почти житейским делом.

Правда, два человека на похоронах казались очень заинтересованными в происходящем. Одетые в одинаковые черные неуклюжие пальто, они единственные никуда не спешили и внимательно следили за церемонией. Без сомнения, это были шпики, которые надеялись если не схватить здесь Убальдо Милковича, то, по крайней мере, пронюхать что-нибудь о мифическом партизанском герое.

Мать, ее нежная любимая мать, отстрадала, отмучилась, теперь она будет жить лишь в воспоминаниях. Кармен почувствовала, как в ней поднимается ненависть, ей хотелось отомстить, убить своими руками тех подонков, которые замучили мать до смерти.

— Будет лучше, если ты сразу же вернешься в Милан, — громко сказала бабушка Стелла, как только они вышли с кладбища. Она тоже была как на иголках, и что-то в ее голосе насторожило Кармен, она посмотрела в выцветшие глаза старушки и уловила многозначительный взгляд. Двое в штатском, совершенно не скрываясь, прислушивались к их разговору.

— Но мой чемодан остался дома, — возразила Кармен.

— Вот он, его принес Тонино.

Тонино, щупленький мальчуган лет двенадцати, молча поставил перед ней чемодан. Модена

стала городом женщин, стариков и детей. Мужчины и юноши, те, что еще не успели погибнуть, были на фронте, в тюрьмах или лагерях, в Сопротивлении или в фашистских отрядах.

Кармен поняла, что за бабушкиными словами что-то кроется.

— Иди на вокзал, — настойчиво и все так же громко продолжала старушка, — может, на твое счастье, будет поезд. Война войной, а поезда-то должны ходить. — И снова Кармен уловила в ее взгляде хитрое выражение.

Кармен попрощалась, взяла чемодан и направилась к Большому вокзалу, который назывался так в отличие от другого, Малого, с которого отправлялись только пригородные поезда. Бабушка пошла в другую сторону, и шпики на минуту растерялись, не зная, за кем им последовать. Наконец они приняли решение проводить бабушку и старого друга семьи, предоставив Кармен в одиночестве проделать свой путь.

В зал ожидания третьего класса вошел носильщик, и Кармен узнала в этом пожилом крепком мужчине старого приятеля отца. Два немецких солдата глазели на молодую привлекательную женщину и, смеясь, переговаривались.

— Я возьму. — Носильщик наклонился к чемодану и тихо добавил: — Пошли.

Кармен удивилась, но виду не подала и последовала за носильщиком.

— Иди за ней, — прошептал носильщик, показывая глазами на девушку в серой косынке, из-под которой выбивались непослушные пряди густых волос. — Ее зовут Марина, можешь ей полностью доверять.

Кармен молча кивнула и пошла за девушкой в тяжелых башмаках и слишком просторном для ее хрупкой фигуры пальто. Когда та вышла на улицу, Кармен прибавила шагу, а носильщик с ее чемоданом повернул к платформе.

Марина пересекла привокзальную площадь и направилась к галерее; там к одной из колонн были прислонены два дамских велосипеда. Когда Кармен подошла, Марина сказала:

— Садись и крути педали.

Велосипед был удобный; руль, седло — точно подгоняли по ее росту. Они выехали из города. По обе стороны дороги были видны следы боев и бомбардировок. Было холодно, руки и ноги у Кармен скоро окоченели.

В Вачильо Марину сменила Мария, которая сопровождала Кармен до Монтале, следующий отрезок пути она ехала с Ирис. Точно передаваемая из рук в руки эстафета, Кармен продвигалась к неведомой ей самой цели — глухими тропами, от одной неприметной хижины до другой. Уже едва держась на велосипеде от усталости, к ночи она добралась до отрогов Апеннин. Здесь двое добродушных стариков накормили ее хлебом с сыром, угостили вином.

Неведомая ей прежде человеческая солидарность вела ее, поддерживала, охраняла, открывала ей потайные двери и закрывала их за ней, не оставляя никаких видимых следов. Воспоминания о муже и детях казались ей чем-то нереальным, словно дом и семья остались в другом мире, очень далеком от ее сегодняшних неожиданных приключений.

Наконец Кармен добралась до большого бревенчатого дома и интуитивно почувствовала, что ее путешествие закончено. Над безмолвными горами уже занимался новый день, холодный и ясный. Дом, бывшее прибежище углежогов, был скрыт от глаз огромными буками, не говоря уж о том, что добраться к нему в горах, не зная троп, было невозможно. Неподалеку бежал быстрый шумный ручей.