Джузеппе Бальзамо (Записки врача). Том 2
Шрифт:
– Как? Даже несмотря на мое покровительство?
– Вот именно из-за вашего милостивого покровительства, ваше высочество…
– Вы правы, – побледнев, прошептала принцесса.
– И кроме того, ваше высочество, нет.., я совсем забыл, разговаривая с вами, что на земле больше нет для меня счастья… Я забыл, что, возвратившись в тень, я не Должен больше выходить на свет. Оказавшись в тени, человек должен молиться и предаваться воспоминаниям.
Филипп так трогательно произнес эти слова, что принцесса вздрогнула.
– Придет день; – молвила она, – когда я во всеуслышание скажу то, о чем сейчас могу только подумать. Итак, ваша
– Благодарю вас, ваше высочество, благодарю.
– А вы.., можете попросить меня, о чем угодно.
– Ваше высочество…
– Такова моя воля!
Филипп увидел, что принцесса протягивает ему руку в перчатке, застыв, словно в ожидании. Возможно, это был всего-навсего повелевающий жест.
Он опустился на колени, взял руку принцессы и припал к ней губами; сердце его переполнилось счастьем и затрепетало.
– О чем же вы просите? – спросила принцесса, оставив от волнения свою руку в руках Филиппа.
Филипп склонил голову. Горькие мысли захлестнули его, словно терпящего бедствие во время бури… Несколько мгновений он продолжал стоять не двигаясь и не проронив ни слова. Потом встал и, побледнев, с потухшим взором, проговорил:
– Паспорт, чтобы иметь возможность покинуть Францию в тот самый день, как моя сестра поступит в монастырь Сен-Дени!
Принцесса отпрянула, словно в испуге. Видя страдания молодого человека, которые она вполне понимала, а возможно, и разделяла, она могла только выговорить еле слышно:
– Хорошо. – И скрылась в аллее, обсаженной кипарисами, ветки которых оставались вечнозелеными и служили украшением гробниц.
Глава 41.
БЕЗОТЦОВЩИНА
Приближался день родов, день позора. Несмотря на участившиеся посещения доктора Луи, несмотря на заботливый уход и утешения Филиппа, Андре час от часу становилась все мрачнее, словно осужденная в ожидании смертной казни.
Несколько раз несчастный брат заставал Андре задумчивой и вздрагивавшей от малейшего шума… Глаза ее оставались сухими… Она могла по целым дням не проронить ни слова, потом вдруг стремительно вскакивала, начинала ходить по комнате, пытаясь, подобно Дидону, отделаться от себя, от изводившей ее боли.
Наконец наступил вечер. Филипп, заметив, что она побледнела сильнее обыкновения, послал за доктором с просьбой, чтобы он зашел в тот же вечер.
Это произошло двадцать девятого ноября. Филипп изо всех сил старался заинтересовать Андре разговором и как можно дольше ее задержать; он принялся обсуждать с ней не очень веселые и весьма интимные вопросы, которых девушка очень боялась, как раненый боится грубого прикосновения к своей ране.
Он сидел у огня. Служанка, отправившаяся за доктором в Версаль, забыла запереть ставни, и свет от лампы И даже отблески пламени из камина мягко ложились на снег, засыпавший садовые дорожки с наступлением первых холодов.
Филипп выждал, когда Андре начала успокаиваться, и без всяких предисловий спросил:
– Дорогая сестра! Ты, наконец, приняла решение?
– Относительно чего? – через силу улыбнувшись, спросила Андре.
– Относительно.., твоего будущего ребенка. Андре вздрогнула.
– Приближается критический момент, – продолжал Филипп.
– О Боже!
– Я не удивлюсь, если завтра…
– Завтра?
– Даже, может быть, сегодня, дорогая. Андре так сильно побледнела, что Филипп в испуге взял
– Брат! – сказала она. – Я не буду с тобой хитрить – это унизительно. Представления о добре и зле смешались для меня. Я не знаю, что такое «зло», с тех пор как я усомнилась в том, что есть «добро». Так не суди меня строже, чем принято судить безумную. Впрочем, возможно, ты отнесешься серьезно к мыслям, которые я попытаюсь изложить; готова поклясться, что они прекрасно выражают мои теперешние чувства.
– Что бы ты ни сказала, Андре, что бы ты ни сделала, ты всегда будешь для меня самой дорогой и любимой на свете.
– Благодарю тебя, мой единственный друг. Смею сказать, что я окажусь достойной того, что ты мне обещаешь. Я жду ребенка, Филипп. Богу было угодно, – так я, по крайней мере, представляю это себе, – покраснев, прибавила она, – чтобы материнство явилось для женщины состоянием, сходным с оплодотворением у растений. Плод – следствие цветения, во время которого растение готовится… Для женщины такое цветение, как я это понимаю, – любовь.
– Ты права, Андре.
– А я, – с живостью продолжала Андре, – не успела подготовиться. Я – аномалия. Мне не дано было познать ни любви, ни желаний. Я столь же чиста сердцем и помыслами, как и телом… И тем не менее., печальное превращение!.. Бог посылает мне то, чего я не желала, о чем даже и не мечтала… Почему тогда Он не посылает плодов дереву, которому суждено остаться бесплодным?.. Откуда возьмутся во мне чувства, инстинкты? Где мне взять на это силы?.. Женщина, в муках дающая жизнь своему ребенку, знает, ради чего она терпит эти муки; я же ничего не знаю, я трепещу от одной мысли об этом, я подхожу к дню родов, словно к эшафоту… Филипп, Бог меня проклял!..
– Андре, сестренка!
– Филипп, – горячо продолжала она, – я испытываю ненависть к своему будущему ребенку!.. Да, я его ненавижу! Я буду помнить всю жизнь, – если мне суждено жить, Филипп, – тот день, когда внутри меня впервые шевельнулся мой смертельный враг, которого я ношу под сердцем. Я до сих пор не могу без дрожи вспомнить столь дорогое каждой матери, а для меня ненавистное первое движение ребенка; я сгораю от ненависти, и хула готова сорваться с моих дотоле невинных губ. Филипп, я дурная мать! Филипп, на мне Божье проклятие!
– Во имя Неба, Андре, успокойся! Не губи свою душу. Этот ребенок – плоть от твоей плоти, я люблю этого ребенка, потому что он – твой.
– Ты его любишь? – вскричала она, побледнев от гнева. – Как ты смеешь говорить это мне, как ты можешь любить мое и свое бесчестье? Ты посмел сказать, что любишь вечное напоминание о преступлении, отпрыска подлого преступника!.. Я тебе уже сказала, Филипп, без страха и лицемерия: я ненавижу ребенка, я его не просила! Я питаю к нему отвращение, потому что он, возможно, будет похож на своего отца… Отца!.. Я умру когда-нибудь от одного этого слова!.. Боже мой! – вскрикнула она, бросившись на колени. – Я не могу убить ребенка при его рождении, потому что ты, Господи дал ему жизнь… Я не могла лишить себя жизни, пока вынашивала его, потому что самоубийство запрещено наравне с убийством. Господи! Прошу Тебя, молю Тебя, заклинаю Тебя, если Ты есть. Боже правый, если Ты заступник сирых на земле, если Ты не хочешь, чтобы я умерла от отчаяния, живя в позоре и слезах. Боже мой, прибери этого ребенка! Господи, убей его! Господи, избавь меня от него, отомсти за меня!