Дзынь
Шрифт:
«Nice, nice» – подумал он.
Сегодня он решил лишь заглянуть в замочную скважину и в уже известный ему с прошлого года пивной бар Ма-Че-Те напротив ещё неизвестного ему бара Ма-Те. В скором времени он станет более чем известным не только ему.
Спуск с холма Авентино был отмечен двумя «дзынями» у похожих на туристов девушки и парня, которые до «дзыней» держались за руки. Сначала дзынькнуло у неё. Потом у него. Они остановились и в недоумении посмотрели друг на друга.
– Веселей, – подзадорил он растерявшуюся парочку, проходя мимо.
Они нехотя обратили на него внимание, но взгляды их несколько подобрели. «Мама» – читалась догадка в глазах каждого из них. С того момента к портику с Bocca della Verita, примыкающему к
21
Что это? О, Боже мой! (англ.)
22
Эрик, Эрик, где… (англ.)
Он толком не понял, что произошло, но всех ожидавших своей очереди погрузить одну из своих конечностей в пасть Тритона попросили покинуть портик с Устами истины и заняться своими делами. Спустя несколько минут на одноимённой площади зазвучала сирена кареты скорой помощи, в которую был помещен молодой скандинав в качестве пострадавшего и молодая скандинавка в качестве его спутницы. «724» – отметил он номер машины лишь потому, что именно таким был его номер для связи внутри офиса, в котором он работал. «Игра цифр» – посчитав знаковым такое совпадение, мистифицировал он.
Мальчуганы из Голландии не были заинтересованы происшествием. Они продолжали искать возможность зацепить друг друга водными струями, то прячась за колоннами, то за чьими-то телами.
«Oh, my god!» – ещё повздыхали туристы и зеваки вокруг, а потом разошлись.
Он тоже, минуя храмы Бычьего форума, двинулся к Палатинскому мосту, чтобы перейти на другой берег Тибра и добраться хотя бы к пивнушке в Трастевере, раз уж не довелось ему пройти тест на честность.
О 13-ом районе Рима он уже имел кое-какое представление, но попадал в него раньше, переходя Тибр по другим мостам. С Палатинского же он попадал сразу на Via della Lungaretta, одну из главных улиц Трастевере, выгодно пересекающую полрайона. Растяжка между домами с надписью «Viva Maria» встречала гостей. Потом, перейдя трамвайные пути, путешественник уже погружался в незатейливый, но очень уютный мирок со скромными бутиками с «вроде бы как итальянскими» вещами, ресторанчиками, выдающими на-гора тонны макаронных изделий в день, и с несколькими пивными и коктейльными барами, в один из которых он и держал свой путь.
Ему казалось странным, что он не слышит «дзынь». «Как скучно они живут» – подумал он.
И вдруг задзынькало так, что мало не покажется, будто тысячи Алёнок активизировались и принялись мучить своих незадачливых ухажёров. Как раз там, где Via della Lungaretta пронизывает Piazza Sidney Sonnino
Трамвайное сообщение было приостановлено, и вместо трамваев в сторону вышеупомянутой базилики шли облаченные в цветастые, но поизносившиеся рясы священнослужители, монахи (кто их там разберёт), которые тащили на неких подобиях паланкинов некое подобие святынь, обёрнутых в не менее поизносившиеся плотные простыни с вышитыми на них золотыми нитками крестами.
– Аля-улю, аля-улю, – крестясь и наклоняя светлые и тёмные головы, провожали взглядами процессию в основном местные заядлые католики.
– Дзынь-дзынь-дзынь-дзынь-дыньз-дзынь-дзынь-дзынь, – вторили аля-улюканью многочисленные туристы.
Носильщиков святынь сменил невпопад заигравший какую-то бравурную музыку оркестр. Музыканты были одеты в черные камзолы, кое-где посеревшие от старости. На головах у них были странные улиткоподобные шляпы с красными перьями. За одним оркестром шёл другой, и так далее. Все были одеты по той же моде. Отличались только цвета. За чёрно-серыми камзолами следовали бело-серые, за ними светло-зелёные, а красные перья сменялись фиолетовыми, потом жёлтыми. Музыка была однообразна и, смешиваясь с дзыньканьем и аля-улюканьем, превращалась в абсолютную какофонию.
«Фу, какая какофония» – подумал он и пошёл дальше вглубь Трастевере. Что-то зашелестело в его ногах, особенно в левой, ближе к лодыжке, там, где пульсировали его поверхностные венки.
До пивной «Ма-Че-Те» он дошёл в итоге на автомате.
«В разного рода заведениях итальянцы лучше всего относятся к немцам и американцам. С одними они были союзниками, другие их победили» – именно об этом подумал он, заказывая пиво.
Дело в том, что бармен поинтересовался, где он собирается пить: внутри или снаружи, от чего зависел материал бокала, который планировалось наполнить живящей и хмелящей жидкостью. Немцу до этого он налил напиток в стеклянный бокал без лишних вопросов и сказал: «Данке», а американцы большой компанией уже давно болтались со стеклянными бокалами снаружи. Уж этот нью-йоркский акцент он ни с каким другим не спутает. О пластиковых стаканах для местных речь вообще не шла. Эти могут пить где-угодно хоть из своей тары, хоть из рук, хоть из крана.
«Дискриминация» – опять подумал он. В венках ближе к лодыжке слегка активизировалось бурление крови.
«Находился» – решил он.
Сказал, что пить будет внутри. Хотел бокал из стекла. «Стекло так стекло» – прочитал он в глазах бармена. Получил бокал с пенистым напитком и дзынькнул о стекло ноготком. Сделал пару глотков. Подумал «то, что надо» и честно не высовывался наружу, следуя правилам, неписанным определённому контингенту посетителей.
Допил. Отдал бокал. Ушёл.
– Ай, – слегка кольнуло в одной из поверхностных венок на левой ноге, когда он выходил из заведения, задержав взгляд на группе весёлых местных на улице со стеклянными бокалами.
Его путь в отель по полуночному уже хорошо знакомому маршруту занял чуть больше получаса. Ничего необычного не происходило. Город постепенно готовился к ночи. Его только удивил тот факт, что решетчатая дверь, ведущая в портик с Устами истины, была опечатана, а небольшой участок вокруг был обнесен красно-белой заградительной лентой.
«Реставрируют, наверное» – подумал он.
В свой номер он попал около часа ночи.
«Красота» – подумал он, завалился на двуспальную кровать и уснул.