Эдатрон. Том I
Шрифт:
Закончив разминочный комплекс занялся завтраком. Отрезал от подмерзшей оленьей туши два куска мяса, один, поменьше, слегка отбил обухом топора и посолил, а второй прямо так положил на тлеющие угли нодьи. Пока мясо готовилось пошел проверить, как там себя чувствует сосед. Росомаха была живехонько и судя по туше волка, или вернее по ее остаткам, умирать и не собиралась. Из позы лежащего сфинкса она развернулась в вольготную позу отдыхающей на солнце кошки и только лениво подняла голову при появлении мальчишки. По ее позе и по тому, что от половины волчьей туши остались жалкие ошметки, видно ночью даром времени не теряла, он оценил ее аппетит. Недаром северные народы называют ее «лесным обжорой». Так же он с некоторым сожалением понял: будет жить. Но шуба у нее все-таки шикарная. Но драться из-за
– Привет, это опять – я. Как жилось, как спалось, что снилось? – мальчишка опять гнал какую-то белиберду, лишь бы не молчать, а сам издали внимательно осматривал тело зверюги. Видно было, что она недаром легла именно на этот бок, так как открытый сейчас всеобщему обозрению другой бок был явно основательно подран. Раны под густой шерстью не было видно, но по тому, как часто и старательно росомаха вылизывает одно подозрительное место, было понятно, что там-то она и есть. Сегодня верхняя губа у росомахи не поднималась в угрожающем оскале, да и угрожающих звуков она не издавала. Мальчишка подозревал, что она просто не воспринимает его за достойного противника. И слава богу, лишь бы не приняла за дичь. Она спокойно смотрела на него, как он описывает круги вокруг нее и наконец усаживается на корточки в шагах шести.
– Надо бы нам познакомиться. Я буду называть тебя Машкой. Хочешь спросить, почему Машкой? Ну не делай такую скучающую морду, я же понимаю, что тебе жуть, как интересно. Так я тебе объясняю: Машка – это уменьшительно-ласкательное от росомахи. Росомаха, росомашка, Машка… Логика понятна? Меня можешь называть по-своему, все равно я по-вашему не понимаю, а человеческого имени у меня еще нет. Просто я надеюсь, когда знаком с человеком, то как-то не тянет его съесть. Ты ведь не смотришь на меня, как на кусок мяса? Я худой и не вкусный… – может это получилось случайно, а может росомаха и в самом деле хотела спать, но именно в этот момент она зевнула, показав немалые клыки, и равнодушно отвернулась от мальчишки, всем своим видом показывая, что он ей глубоко безразличен и как пропитание ей совсем не интересен – А я вот решил мясцом побаловаться. Ты как насчет жаренной оленины? Ты подожди чуток, никуда не уходи, я сейчас. – последнее он прибавил уже чисто из желания постебаться. Куда же она уйдет с такой раной, когда видно, что ей даже двинуться тяжело. А желание пошутить было, так чисто психологически было легче перенести то, что вот он, Витольд Андреевич Краснов, бывший уважаемый в определенных кругах человек и такой же бывший крутой бизнесмен теперь где-то в совершенно другом мире в образе худенького мальчишки находится в зимнем лесу, в окружении великанов-деревьев, укутанных снегом, как в шубы, наедине с диким хищником и кормит его чуть ли не с рук. Полнейший сюр. А так пошутишь, посмеешься над положением и над собой, глядишь и легче станет примириться с действительностью. Все-таки обстановка давила.
Он уже не помнил, где это узнал, но что совместная трапеза сближает, было ему известно. Как это сработает с диким животным – неизвестно, но попробовать было надо. Поэтому к месту лежки росомахи притащил оба куска мяса. Тот, что побольше кинул прямо под нос зверю, а в маленький впился зубами сам, аж урча от удовольствия. Сон на свежем воздухе, утренние занятия, хорошая кампания, что еще нужно для хорошего аппетита? Росомаха видно была согласна, так как не чинясь вгрызлась в хороший кусок весом в килограмм три. Правда тут мальчишка немного смухлевал и если сам ел вырезку из оленьего бедра, то зверю кинул нижнюю часть ноги с копытом. Он не помнил, как называют эту часть туши мясники, но как по мнению его самого – это была голимая кость. Но росомахе нравилось, во всяком случае она грызла эту ногу с таким аппетитом, что только осколки летели. Глядя, как лихо она расправляется с мослом, дробя его своими клыками будто это кусок сахара, мальчишка невольно поежился, не хотел бы он попасть ей на зубок.
Поев, он вытер испачканные жиром руки прямо об свою одежду. Все-таки с попаданием в этот мир он вместе со старым телом избавился и от многих привычек, которые присущи цивилизованному человеку. Мало того, что ему
– Ну ты и жрешь. – произнес он то ли с восхищением, то ли с осуждением, глядя на росомаху, которая расправившись со своей порцией, ожидающе глядела на него немигающим взглядом. – Тебя убить легче, чем прокормить.
Немного подумав, притащил к росомахе все, что осталось от волков. Туши промерзли, и он, для облегчения работы, нарубил их как дрова на куски. Все-таки рубить мороженное мясо было легче, чем таскать тяжелые неповоротливы туши. Навалив перед росомахой кучу мяса, не забыл сказать:
– На, жри, обжора. Приятного аппетита. – он вообще старался почаще с ней говорить, в надежде на то, что его голос хоть как-то приучит дикого зверя к нему. Может это спасет его, когда росомаха сможет двигаться, и она по старой памяти не набросится на него сразу и у него будет шанс убежать куда подальше. Пока же, судя по тому, как она еле двигается, у него еще было время. Поэтому, больше не обращая на нее внимания, занялся своими делами.
Как он не боялся росомаху, но совесть не позволяла ему бросить зверя в таком состоянии. Да и крутилась где-то на задворках мыслишка, что не все еще окончено и росомаха еще вполне возможно и откинет копыта, или вернее – когти. Уж слишком хороша у нее была шуба и оставлять ее неизвестно кому, он был категорически не согласен.
Для начала соорудил еще две нодьи, чтобы не возиться с этим делом потом, подгоняемым подступающей ночью, и натаскал побольше сушняка просто для костра. Днем-то тоже надо огонь поддерживать. Затем рассортировал весь багаж, который собрался увозить с собой. В который раз пожалел о своем малолетстве, будь его воля, то утащил бы все мясо, но сил хватало только на то, что помещалось на санках. При всем желании нагрузить на них больше, чем хотелось никак не получалось, не позволяли размеры. Но дело было даже не в объеме, хотя и приходилось учитывать свернутые пакетами шкуры, а банально в весе, который, как он не пыжился, просто не вытягивал. Пришлось придушить всех хомяков и жаб, поднявших в душе жалобный вой, и ограничиться только тем весом, который он смог стронуть с места. А ведь ему еще и тащить этот груз километров пятнадцать до своей землянки. Он в который раз хвалил себя разумного за то, что ему в голову пришла мысль сделать санки. Завернул в оленью шкуру отобранное мясо, уложил на свое транспортное средство, сверху укутал еще и волчьими шкурами, придавил рогами и плотно увязал. Все, груз к дороге был готов.
Пока возился с нодьями и снаряжением санок подошло время обеда. Привычно отсек кусок оленьей грудинки побольше, чтобы хватило на весь день, и устроил его над углями на некоем подобие вертела, который вертелся на двух рогульках. Срочных дел больше не осталось, времени до приготовления мяса было валом, поэтому занялся тренировками. Часа за три проделал весь большой комплекс с копьем, с двумя мечами и закончил упражнениями с одним мечом. И хотя он использовал свой посох и простые палки, но вымотали они его не хуже, чем занятия с настоящим оружием. Тем более, что «чертово дерево» было как бы не тяжелее настоящего металла. А еще следовало учитывать, что кувырканье и метания по глубокому, до колен, снегу тоже не добавили легкости. Так что к тому моменту, когда мясо поспело он был голоден, как те самые волки, которых грызла росомаха.
После сытного обеда отнес кости нахлебнице, которая даже не удостоила его взглядом. Видимо уже привыкла к его присутствию. Посидел с ней рядом, поговорил о том и сем, не обращая внимание на полное безразличие с ее стороны, и пошел отдыхать. Все-таки кусок грудинки был великоват для детского желудка. Подбросил в костер сучья потолще и спокойно вырубился, понадеявшись на звериное чутье соседки. Хоть она и двигалась еле-еле, но рычала вполне сносно и уж она-то точно не позволить приблизиться хоть кому незаметно.