Эдатрон. Том I
Шрифт:
– Даже не знаю, что тебе и сказать на прощание. Приятно было познакомиться. И это… Ты бы не задевала больше волков… Самой же может дороже обойтись. Хотя кому я говорю. – мальчишка махнул рукой. – Ладно, счастливо оставаться. Пойду я.
По внешнему виду или по тону речи росомаха видно почувствовала, что он подходил не просто перемолвиться парой слов, поэтому не отворачивалась лениво, а внимательно следила как он одевает свои короткие лыжи, впрягается в санки и медленно, словно не хотя, трогается в путь. Так и проводила пристальным взглядом его маленькую фигурку, как она скрывается между деревьев.
А он торопился, даже утреннюю разминку не стал проводить. Хотел за световой день дойти до своей землянки. И это ему удалось, хотя к заветной дверце он подходил чуть ли не на ощупь. Будь это летом, то добежал бы за полдня, но зимой, да
За ночь печь раскочегарилась, в землянке стало тепло, а для одетого в шкуры мальчишки, даже жарко. К утру, как не хотелось понежиться в постели, духота достигла высот неимоверных, поэтому пришлось вставать, раздеваться и хоть немного проветрить помещение. А там уже и сон пропал, да и дел надо было провернуть немало. Первым делом конечно – разобраться с вчерашней поклажей, а то, как дошел, так и бросил. Непорядок. Затем утренняя разминка и тренировка, он не забывал, что за дверцей его ждет неизведанный толком мир со своими тревогами и опасностями, в которых он успел убедиться, и он насколько это возможно должен быть к ним готов. Затем завтрак и обед сразу, так как весь день он собирался посвятить делам, не отвлекаясь на еду, поэтому готовил сразу много и надолго. Во всяком случае грибного супчика с добрым куском оленины, с корешками и сушеными листьями молодой крапивы должно было хватить и на ужин. Составив распорядок дня на сегодня, взялся за разбор всего того, что притащил с собой.
Мясо оттащил в погребок, лыжи и санки развесил по стенам, не забыв смазать их жиром, рога подвесил под потолок, потом подумает, что из них можно сделать и только после всего этого приступил к шкурам.
То, что, как очень многое в этом мире, он делал что-то впервые, имея очень приблизительные понятия о том, что делает, во многом опираясь на смутные воспоминания и прочитанное из книг, его не смущало. Так было и с обработкой шкур. Честно говоря, скорняк из него был никудышный. Что-то кусками помнил из виденного по интернету, что-то осталось в памяти из золотого детства, а что-то почерпнул из прочитанных книг. Но он и не ставил перед собой задачи стать мастером по выделке шкур, ему не нужна была шикарная волчья доха или шуба, ему нужна было простая и незатейливая зимняя одежда, чтобы спокойно перезимовать. И он думал, что уж как-нибудь обработать две волчьи шкуры, спасибо росомахе, и сшить что-нибудь вроде парки у чукчей он сможет. А ведь у него еще была и оленья шкура, но что с ней делать, он пока не придумал, но решил, что будет выделывать и ее. А там что-нибудь и придумается.
Все, что он хорошо помнил, это то, что вначале надо снять мездру, а потом подержать в соляном растворе. Дальнейшее он помнил довольно смутно, но решил, что в процессе вспомнится. Время у него было, терпение и старательность тоже имелось, соли было даже в избытке, а одежда, годная именно для зимы, требовалась. Так что он принялся за работу.
Глава 4
Парка или кухлянка, он не помнил точно, как называлась подобная одежда на земле, у него получилась на загляденье, во всяком случае с его точки зрения. Навряд ли он сделал все по технологии северных народов, но ему понравилось. Насколько он помнил из книг, парка представляла собой этакий колокол, надеваемый через голову. Воздух внутри такой одежды, нагреваемый телом, не имел выхода наружу и потому оставался внутри, а вместе с ним и тепло. Говорят, что чукчи в таких парках даже не носили нижней одежды. Но не смотря на вся простоту этой одежды, он не хотел бы повторить ту эпопею, которая предшествовала готовому изделию.
Когда с грехом пополам через две недели он критическим взглядом оглядел готовые шкуры, то решил, что сойдет, других все равно не было, а ему… пять-шесть месяцев зимы выдержит и уже хорошо. Просто больше того, что сделал, ничего из своей памяти насчет выделки шкур он выжать не мог. Как только он над ними не издевался: и жиром пополам с оленьей печенью мазал, и в растворе золы держал и даже замачивал в своей моче, кажется где-то он о таком читал, разве, что собственным дерьмом не мазал, хотя были и такие порывы, и в конце концов получил то, что счел готовым для шитья. Как только шкуры от такого обращения не облезли, а получились достаточно мягкими и крепкими, во всяком случае он счел их достаточно годными для его задумок. В
Перед тем, как приступить к изготовлению одежды, он сел и хорошо подумал. Запас шкур был не бесконечным и попыток у него было не так уж и много. Портной из него был еще хуже, чем скорняк. Если про выделку шкур он хоть что-то слышал или читал, то про выкройки и шитье имел только самое общее представление. Первый его опыт знакомства с иголкой был в армии, когда им, еще толком не понявшим службу салабонам, но уж очень хотевшим выглядеть бывалыми солдатами, выдали новенькое х/б. И первое, что они сделали, это принялись ушивать свое обмундирование, эти бесформенные, мешковатые мундиры, которые на старослужащих сидели как влитые, и молодежь, сразу после карантина естественно озаботилась своим внешним видом. Первый признак, который и отличал новобранца от старослужащего.
Тогда-то он и узнал единственный шов, не считая операционного, следы которого во время службы оставил на его теле военный хирург, который и пригодился ему всего лишь пару раз в жизни. Этот самый шов был прост и надежен, как советский солдат. И если обходиться без вычурности и изысков заказных моделей, то он мог крепко и без затей сшить два любых куска материи.
Но ведь требовалось не просто ушить уже готовое изделие, ему нужно было создать что-то новое, а это уже спецзнания, которые люди получают после профессионального обучения. Кем он только не был за всю свою бурную прошлую жизнь, но вот работа портного была для него «Терра инкогнито». Все, что он по этому поводу надумал в конце концов вылилось в треногу, связанную из тонких жердин и которую он использовал в качестве манекена. Она была с него ростом, так как он не страдал самомнением и имел непредвзятое мнение о своих габаритах, и на высоте плеч имела небольшую перекладину. Оставалось облечь ее в шубу.
Говорят, что раньше, до революции, о шитье мундиров или костюмов говорили «построил». Так вот, это же слово можно было смело отнести и к мальчишке, ибо он свою кухлянку именно построил. Неизвестно, что так повлияло на мальчишку, может воспетое еще Джеком Лондоном Белое Безмолвие зимнего леса, а может так повлияло затянувшееся одиночество, но «постройка» костюма оказалась увлекательным делом. Он по-всякому развешивал на своем трехногом манекене волчьи шкуры, прикидывая, где и как будут проходить швы, мерял длину предполагаемой парки, рассчитывая какой длины она должна быть, чтобы не запутаться в ней при быстром беге или ходьбе и в то же время, чтобы сохраняла тепло, пришивать к ней капюшон или так обойдется… Проблем ему новая одежда доставила много, но он был этому рад – было чем заняться, кроме тренировок.
Парку он все-таки себе сшил и использовал для этого оленью шкуру, где после всех расчетов и примерок пришлось делать только три разреза и один шов на спине. Пришлось вспомнить и простой и прямой как штык тот самый солдатский шов. А от волчьих шкур взял только хвосты, из которых сшил себе шикарный малахай, во всяком случае так он назвал свой головной убор. Оленьей шкуры хватило на парку с лихвой, еще осталось на рукавицы, а из шкуры с ног, где шерсть была короткой и жесткой, сделал подбой для лыж. В какой-то книге он читал что так делали то ли какие-то народы севера, то ли таежные охотники, но в книге говорилось, что так они лучше стояли и скользили по снегу и не давали откатываться назад, если приходилось бежать в горку. Он убедился, что и художественные книги иногда говорят правду. Этой же шкуры хватило и на торбаса. Опять же он не знал, как они шьются, как выглядят и вообще не помнил про них ничего, кроме названия, но уж если пошла северная тематика и у него была кухлянка, так почему не обозвать получившиеся меховые сапоги торбасами. Во всяком случае воду и снег они держали отлично и ноги не мерзли. Ну а волчьи шкуры пошли ему на постель, благо в каждую из них он мог укутаться с головой.
На первом опробовании новой замечательной обуви его ожидал сюрприз. Когда он, одев обновку, вылез из своей норы на свежий воздух, то первым, кого он увидел недалеко от входа был медведь. Первым его порывом было покрепче ухватиться за древко копья, благо без него он на улицу не выходил, вторым было осознание, что больно этот медведь маловат, да и вообще в чем-то необычен, ну и в-третьих, пусть и не сразу, он узнал свою старую знакомую – росомаху. Она стояла в шагах двадцати от входа в землянку и водила подвижным носом по воздуху.