Единая-неделимая
Шрифт:
То — было дело… По кабакам гуляли парни. Звенели медь и серебро в толстых кожаных кошельках в медной оправе с застежками. Ходили городские и заводские с бумажной фабрики девки в пальтишках и шляпках, и на площади было слышно, как играл в трактире орган.
Туда можно было поступить половым, и в белой рубахе с алым кутасом и в кружок остриженными волосами ходить, ловко покачивая черным подносом с громадными белыми чайниками. Или сторожем на железную дорогу… А вот заместо того — кавалерийский полк… Рубить, колоть, кричать, не спать по ночам, стеречь
Томила лунная ночь. Небо грозило необъятностью, и чуждые мысли лезли в голову. «Защищать Царя и отечество. А что есть отечество? Слово одно, а понятия никакого».
Через двор шел человек. Он появился с угла, от дверей казармы и шел по набитой в снегу дорожке, где ходили люди на уборку в конюшни.
«Смена, — подумал Ветютнев. — Кубыть еще рано. Смена в четыре, а только два пробило. Кому это быть и для чего?»
Солдат в шинели внакидку, звеня шпорами и поскрипывая сапогами по замерзшему снегу, подошел к Ветютневу.
— Тесов?
— Я.
— Ты чего?
— Русала проведать.
— Ничего… Зараз я поил. Чуток побаловалась. Зубы ополоснула.
— Она завсегда так.
Замолчали. Тесов вынул кожаный мятый портсигар и спички и протянул Ветютневу.
— Спасибо. Только я с конюшни выйду. Дежурный не заметил бы.
— Не проходил?
— Корнет Егорьев нынче. Он беспременно пойдет.
— Им всем поймать нашего брата охота.
— Тоже распускать не приходится. Кабы не ходили-то, спали бы.
— Еще и как.
Затянулись папиросками. Задумались.
Разговор шел обрывками. Как во сне, налетали мысли и рождались слова. Словно тучи под месяцем проносились воспоминания. Умирали, тускнея. — Завтра скачете?
— С того и зашел. Русал как, — посмотреть.
— Что же? Надеетесь?
— Коли сами не сплохуем. Русал, он не подведет. С понятием лошадь. Ну, только трудно очень. Зорянко пять лошадей навел. Ну — сигают! Без осечки. Одна другой лучше. У Экса две тоже на репетиции прошли, ни одной рейки не зацепили… Трудно Русалу.
— А она как?
— Хорошо! Говорю — пройдем хорошо, коли не сплохуем, а тут еще барыни эти самые.
— А что?.. У него?
— У него.
— Ну, что же… Дело молодое.
Ветютнев смотрел на луну. Мечтательно, со вкусом пускал дым.
— И все летит, все летит куда-то, — сказал он и пояснил, — луна то ись.
— Заходить скоро будет. За крышу укроется.
— Да. Сказывают, в державе Рассейской солнце не заходит. Нам корнет Мандр разъяснял: во Владивостоке, мол, всходит, а в Калише еще не закатилось. Ужли же все Русская земля?
— Я поездил, видал…
Тесов бросил окурок, сплюнул и продолжал:
— Как вам это объяснить. Вы, псковские, ничего не видамши. Было это, пять годов отсчитать, ездили мы с отцом в Туркестан за воловьими кожами. Земля не наша, совсем непохожая земля. Степь, верблюды, ослы, лошади махонькие, и народ пошел турецкий в чалмах. Не по-нашему молится. И небо не наше. Синее да высокое. Киргиз, сарт, текинец — все чужое. А придешь
— Ужли по-русски?
— С чего мне брехать. Не пустобрех. По школам заучёны. И строено все одно как у нас, у тамбовских. Значит, пропал у моего отца тюк с кожами. Да… Пропал, значит, и пошли мы с жалобой. Розыск, значит, чтобы исделать. Является — вот он — урядник. Морда темная, не то арап, не то, кто его знает какой, — туземец. А китель наш, пуговицы орленые, на груди бляха. При шашке. Ну, думаю, как с этаким сговоришься.
— Полагаю — не сговориться. Арап, говорите?
— Да, кубыть вроде арапа. Вынимает, значит, бумагу, перо и выводит: «Протокол… сентября 16-го 1907 года» и пошел: «Вас как, говорит, зовут?»
— Как спрашивает?
— По-русскому.
— Вот те и загвоздка.
— Да, загвоздил. И пишет: «крестьянин Тамбовской губернии» — все, как следует.
— Ученый, вначит… Что же — кожи нашли?
Нашли… Мы его угощать повели. Чай пьет, а вина ни-ни. По закону, мол, нельзя. — Значит, Рассея, а вина не пьет?
— Не пьет. На китайской границе было. Поселок наш небольшой, поселенцы живут. И церковь наша православная. Почитай, тысяч шесть верст от Москвы отъехали, а все Рассея.
— Ишь, ты! Даром, что арапы да туземцы, а выходит все одно Рассея.
— Н-да… Рассея… Отечество… — раздельно сказал Тесов. — Еще сказывают, места есть такие — на собаках ездиют.
— Одного Царя держава, — в тон ему промолвил Ветютнев.
Тесов нагнулся, чтобы пролезть под балясину в конюшню.
— Глянь… Бурашка, никак? — сказал он из конюшни.
— Он самый. Надо дежурного по конюшне упредить, значит, дежурный по полку с обходом пошел»…
IV
По двору, от наружных ворот, черным мохнатым катышком катилась сибирская лайка. Хвост колесом, шерсть, как у медведя, длинными клочьями, тупая треугольником морда опущена, уши насторожены. Бежала она рысью, часто перебирая черными лапами. Вот сбилась на скок и понеслась в глубь двора.
Тесов прошел в денник Русалки, Ветютнев будил уснувшего на навозных носилках дежурного.
— Макар Петрович!.. А, Макар Петрович… Господин унтер-цер… Дежурный по полку идет!
— Я, что… — протирая глаза, сказал дежурный. — Так, разморило малость. Пошукай ребят по взводам, навоз штоб… Не было штоб, значит. А я рыло ополосну.
Дежурный подошел к водопойной колоде и обмыл лицо. Медью красной от ледяной воды оно засияло. Он протер глаза и, бравый и бодрый, прошелся по проходам.
Едва повернулся назад, услыхал звон тонких офицерских шпор, и в коридоре сначала появился Буран, черный, озабоченный пес, а за ним дежурный по полку I корнет Егорьев. Фуражка одета набок с «армейским» шиком. Серо-немецкого, «царского» цвета пальто в рюмочку затянуто в талии белым револьверным ремнем. Блистали золотом, отражая приспущенные огни фонарных ламп портупея и перевязь.