Единственная любовь королевы
Шрифт:
Но в целом управление королевским двором стало значительно лучше, и на королеву это не могло не произвести впечатления. В комнатах было теперь тепло (без всяких дополнительных затрат, как сообщил ей Альберт), и дворец стал не только более удобной резиденцией, но и более безопасной.
Альберт был просто золото!
Она начинала все сильнее и сильнее ценить тишину сельской жизни, где они с Альбертом имели возможность уделять друг другу больше внимания: ходить на прогулки, кататься верхом, играть на музыкальных инструментах или петь дуэтом. Альберт — в шутливой форме — занялся ее образованием.
— Им, любовь моя, в некоторых отношениях пренебрегали.
Еще один намек на Лецен, которую она теперь называла не иначе как беднойЛецен.
По
— Нельзя управлять страной, не зная, как это делали предшественники, — говорил Альберт.
Прежде она посчитала бы такую книгу скучной, но как интересно ее читал Альберт!
Лорд Мельбурн, с которым она время от времени все же переписывалась, был в восторге, что она так счастлива. «Пример всем вашим подданным», — писал он, и она представляла, как его перо скользит по бумаге, а на глаза набегают слезы. Он был также доволен, что они с Альбертом вместе читают Холлема. Ей было удивительно, как много интересного она узнавала.
Иногда Альберт шел в детскую, приносил Киску в спальню и сажал дорогое дитя на кровать. Она напоминала маленькую куклу — до того была мила.
— Удивительно похожа на свою дорогую маму, — говорил Альберт.
Парень, опасалась она, будет не такой умненький, как его сестренка.
— Киска в его возрасте уже говорила, — жаловалась королева.
Да, все-таки лично для нее год выдался очень удачный, хотя ее и тревожил рост общественного недовольства по всей стране. Как будто мало бед за границей, так еще и собственный народ недоволен. Банды смутьянов появились и в Уэльсе. Там повстанцы одевались в женскую одежду и называли себя «Ребекка и ее дочери»; они громили посты по взиманию пошлин и причиняли много беспокойства. В Ирландии, где и всегда-то было неспокойно, волнения еще больше усилились; даже в славной Шотландии пошла смута из-за спора о правах назначения на должности в господствующей церкви, а в Англии мистер Кобден ссорился с сэром Робертом из-за хлебных законов. Все это было бы невыносимо, если бы рядом с нею не было Альберта. Альберт проявлял большой интерес ко всем этим делам; он присутствовал на ее встречах с министрами, читал с нею все государственные бумаги. «Что бы я делала без Альберта?» — неустанно твердила она.
25 апреля было днем всеобщей радости: родилась дочь. Трое здоровых деток за четыре года супружеской жизни!
— До чего же мы везучие! — сказала королева.
Дочку должны были назвать Алисой.
— Хорошее старое английское имя, — заявила королева. — Можно еще назвать Мод и, поскольку она появилась на свет в тот же день, что и тетя Глостер, Мэри.
Шли приготовления к крестинам.
— На этот раз пусть приедет дядя Эрнест. Он так гневался, что его не пригласили на крестины Парня! Возможно, он и не станет покидать Ганновер. Надеюсь, что нет. Мне всегда несколько не по себе, когда он рядом. Но я бы очень хотела видеть душку Феодору. Для этого теперь есть славный предлог.
Крестины удались на славу. Правда, король Ганновера, весьма нелюбезно приняв приглашение, опоздал, и, когда он появился, служба уже закончилась.
Алиса вела себя прекрасно, не плакала. Как заметила королева Альберту, она напомнила ей Киску: та была такой разумной во время крестин, как будто понимала, что значит весь этот обряд для нее.
После церемонии был дан dejenner [15] , столы были украшены яркими летними цветами. Королева от души радовалась встрече со своей единокровной сестрой, и они никак не могли дождаться времени, когда смогут вволю наговориться о своих детях и детских. Королеве хотелось так о многом спросить милую Федди, поскольку как мама она была гораздо опытней Виктории.
15
Dajenner ( фр.) — парадный или официальный завтрак.
Король Ганновера, как обычно, произвел некоторое беспокойство. Когда-то он потерял глаз, отчего лицо у него приобрело чересчур зловещий вид, чем, возможно, и объяснялись ходившие о нем слухи, в частности о его причастности к делу об убийстве. Совершенно беспринципный, он непременно стал бы королем
Ему захотелось осмотреть детскую, и, когда он подхватил Парня на руки и принялся его разглядывать своим единственным глазом, Виктория почувствовала, как по всему ее телу пробежала мелкая дрожь. Как ни странно, младенец нисколько не испугался и даже будто нашел этого странного дядю интересным. Умница Киска тоже смотрела на него с любопытством и тоже не выказала никакого страха. Однако сама Виктория могла догадаться, о чем думал дядя Эрнест, держа Парня: вот кто, а не он, Эрнест, станет в один прекрасный день королем Англии.
Вскоре гости стали разъезжаться. Виктория заплакала, глядя на уезжающую Феодору, и заметила Альберту, как грустно, что людям королевского звания часто приходится уезжать из дому. Альберт мог только с этим согласиться. Она знала, что он часто с любовью вспоминает об отце и брате.
Впрочем, это хорошо говорило только об Альберте, ибо, хотя Виктория никогда бы не сказала этого мужу, она полагала, что семья Альберта вовсе недостойна его любви. Брат его вел довольно беспорядочную жизнь. Они сами стали свидетелями весьма неприятных последствий этого, когда он у них жил. Что касается отца, его тоже нельзя было назвать образцом высокой морали, а теперь он еще надоедал им, прося выделить ему какое-нибудь пособие. Вы так богаты, говорил он, а я беден. Он не хотел взять в толк, какие расходы приходилось нести британской монархии.
Казалось просто удивительным, что Альберт так отличается от них.
Как же ей повезло с мужем!
Приезд дяди Эрнеста имел следствием ряд довольно неприятных инцидентов. Приходили анонимные письма с угрозами похитить детей. Поступали предупреждения о заговорах, имевших целью сделать это. «В большинстве своем, — сказал сэр Роберт, — они были написаны сумасшедшими, а впрочем, как знать».
Герцогиню Кентскую, с которой Виктория окончательно помирилась (чего так желал Альберт), словно подменили. Она души не чаяла в детях, и Виктория постоянно предупреждала ее, чтобы она их не баловала, но было очевидно, что перемена в ней произошла после ухода сэра Джона Конроя. Она сделалась спокойной, всегда до конца выслушивала Альберта и уже не пыталась командовать дочерью.
Ее, разумеется, тоже беспокоила безопасность детей, и она была больше чем уверена, что угроза им исходит от ее злобного зятя, ганноверского короля.
— Ради престола он готов на все. Такой не остановится и перед убийством.
Альберт, наученный горьким опытом с Кембриджами, считал, что обвинения в чей-либо адрес без достаточного на то основания неразумны, но ничего не имел против дополнительных мер предосторожности.
— Ах, вы ничего подобного даже не представляете, дорогой Альберт! — сказала герцогиня. — Вы настолько благонравны, что и вообразить не можете, до чего люди бывают низки. Когда Виктория была маленькой, он распространял слухи, что она слаба и болезненна, чтобы таким образом подготовить общественное мнение к ее смерти. Я знаю, у него была одна надежда — заслать в Кенсингтон своих шпионов и отравить ее. Я, бывало, не оставляла ее одну ни на минуту. — Она покаянно посмотрела на дочь. — Ей это, конечно, не всегда нравилось, но все, что бы я ни делала, я делала ради ее же блага.
— Несомненно, дорогая мама, — сказал Альберт. — А о детях не беспокойтесь, — продолжал он. — Я обо всем позабочусь.
И тут он действовал с привычной для него обстоятельностью. Последнее, что он делал перед сном, это проверял все запоры в детской. Леди Литлтон, которой он доверял, всегда сопровождала его во время вечернего обхода, а когда все было заперто, ключи передавались ему, и без спроса их уже не мог получить никто.
Казалось маловероятным, что король Ганновера сможет убить и королеву, и ее детей, да и даже если бы ему это удалось, народ Англии наверняка его не принял бы, однако принц не собирался рисковать жизнью своей семьи. Во всяком случае, было правдой, что дядя Эрнест предъявил претензии на драгоценности принцессы Шарлотты, которыми сейчас владела Виктория. Ссориться из-за драгоценностей казалось королеве недостойным, но передай она их ему, у нее не осталось бы почти никаких украшений, а многие придворные дамы могли перещеголять ее в этом отношении даже сейчас.