Единственная высота
Шрифт:
Все, что рассказывал Семен Семенович, было правдой. Только он допустил небольшой сдвиг во времени: история с дачей произошла через полгода после обращения к нему Тимонина.
Шевчук посмотрел испытующе и, посчитав, что ему поверили, продолжал:
— Должен признаться, Георгий Алексеевич, я был поражен, узнав, что ты в Крутоярске. Эк, куда тебя занесло. Неужели нельзя было перетерпеть пару месяцев, перекрутиться? Понимаю, что для тебя это временное пристанище, потому что «в одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань». У тебя своя дорога. Не из любопытства, а желая помочь — теперь я могу это сделать, — спрашиваю: какие планы на будущее?
Тимонин
— Какие могут быть планы? Я стал фаталистом.
— Брось, Георгий Алексеевич. Не надо. Не прикидывайся казанской сиротой. Уверен, если отвернуть пиджачок и заглянуть в левый внутренний карман — тот, что ближе к сердцу, — то в нем найдется кое-что. У меня память хорошая. Помню созданные тобой двутавровые стержни. Если их запустить в массовое производство, вас узнают не хуже Дагирова. А приживленная голень? Кто еще у нас делал подобное? Так что не надо скромничать, Георгий Алексеевич. Мы тебе — а это значит не я один — цену знаем.
Тимонин повел губами, взял в руки бокал с вином, помедлил. Что скрывать, приятно, когда тебя хвалят, но пока что заглатывать крючок не стоило.
— Не будем говорить о заслугах, Семен Семенович. Они в прошлом и давно потускнели. Сейчас я заместитель директора по науке, и естественно, мне хочется, чтобы по научной работе институт вышел на всесоюзный уровень. Пока что мы в этом смысле хромаем…
— Нет уж, — Шевчук был полон сарказма. — Давай по принципу одесской танцплощадки: «Кто эту девочку ужинал, тот пусть ее и танцует». Так вот, эту девочку ужинали не вы, дорогой коллега, и как бы вы ни старались, сколько бы ни вкладывали в чужую тугомотную писанину свою эрудицию и опыт автора двух монографий, все равно в том курятнике был и будет один петух, второму кукарекать не дано.
— Не совсем понимаю, куда вы клоните, Семен Семенович. Можно подумать, что мне предлагают кафедру в Москве, а я отказываюсь.
Шевчук, чувствуя, что захмелел больше обычного, стал говорить медленно, четко выговаривая слова:
— Знаком я с тобой, Георгий Алексеевич, давно, знаю, что взгляды у нас во многом одинаковые, поэтому уверен, что с Дагировым тебе не по пути. И это понятно. Разное воспитание, привычки.. Сейчас, знаешь ли, время самородков от сохи прошло. Не та эпоха. А он кто? При всей его теперешней комильфотности — кустарь-самоучка, помешанный на механике. Ей-богу, он отождествляет биомеханику с механикой вообще… А эта дикая, какая-то степная напористость! Ведет себя как неандерталец.
Тимонин вопросительно вздернул брови.
Шевчук, заметив его удивление, поставил рюмку и замахал рукой.
— Нет, нет, пойми меня правильно. Ничего против Бориса Васильевича лично я не имею. Натура он, конечно, самобытная, цельная. Энергичен до предела. Но когда эта энергия и целеустремленность сливаются с непререкаемым убеждением в своей правоте — ну, тогда уж вы меня извините! Можно подумать, что, кроме аппаратов Дагирова, ничего не существует или, вернее, не должно существовать. Давайте выбросим на свалку все надежно зарекомендовавшие себя методы: гипс, скелетное вытяжение, ваши, Георгий Алексеевич, двутавровые стержни, поставим Дагирова во главе медицинской науки и пойдем к нему в подручные — так, что ли?
Тимонин неопределенно пожал плечами.
— Представьте себе, — продолжал Шевчук, — я не против аппаратов Дагирова. И никогда не был против. При ложных суставах, например, дагировский аппарат и ему подобные незаменимы. У меня один диссертант,
В бытность молодым ассистентом, которого по холостому положению назначили вечерами руководить студенческим научным кружком, Шевчук наткнулся на идею скрепить сломанную кость двумя натянутыми спицами. Может, и не он придумал, а кто-то из настырных студентов. Теперь за давностью времени не вспомнишь, да и какое это имеет значение? Ах, если бы знать, предвидеть, хоть бы чуть-чуть заглянуть вперед: стоит не стоит… Не дано. Тогда, попробовав несколько раз на собаках и убедившись, что вроде бы получается, он поспешил (конечно, поспешил!) и сделал операцию больному. Парень был молодой, крепкий, в общем, подходящий. Он и сейчас прекрасно помнит его лицо, потому что перелом не сросся. Потом на всех совещаниях проезжались по поводу «некоторых ассистентов, которые позволяют себе»…
Кто обжегся на молоке — дует на воду. Услышав выступление Дагирова на конференции в Сталинграде, он расценил его как блеф, как слепую увлеченность самоучки. Тем более, что представленные Дагировым результаты лечения нельзя было объяснить с позиций нервизма…
Так и остался Семен Семенович при твердом убеждении, что аппаратный метод — измышление медиков-еретиков, помешанных на механике. Тем более, что их насчитывались единицы, и все они были сторонниками Дагирова, затерянного где-то в холодной Сибири, вдали от столицы, от свежей информации, от живого пульса передовой науки. Туда и почта-то идет неделями — что ж говорить об остальном?
И потом, когда оказалось, что Дагиров не яркий метеор, который вот-вот рассыплется гаснущими осколками, а медленно восходящее, упорно разгорающееся светило, и тогда Семен Семенович не мог признаться даже самому себе, что проглядел, недопонял. Нет, с ним, ведущим референтом министерства, эрудицию которого признавали даже недруги, такого произойти не могло, И поэтому, когда ему передали для рецензирования письмо и объяснительную записку, доказывающие необходимость открытия в Крутоярске научно-исследовательского института или хотя бы проблемной лаборатории, он искренне изложил свое мнение…
— М-да, теперь не хочется об этом вспоминать.
Шевчук потер глаза и закурил. Тимонин посматривал на него с любопытством.
К Наташе подошел парень в джинсовом костюме, кивнул Шевчуку, пригласил ее танцевать. Семен Семенович милостиво разрешил. Поглядывая на танцующих, он продолжал:
— Так вот. Дело, главным образом, касается тебя. На днях звонили мне друзья с Украины. Там в одном весьма симпатичном городе освобождается кафедра. Заведующему исполняется шестьдесят пять, оперировать он стал неважно, только статейки пописывает — короче, пора на пенсию. Он, правда, не хочет, сопротивляется, но это детали. Я, знаешь ли, — пока, конечно, предварительно — предложил твою кандидатуру. Ну как, согласен?
Тимонин думал недолго.
— Конечно, да. Спасибо.
— Ну, благодарить пока рановато. — Шевчук сиял величественной благосклонностью. — А вот съездить туда, разузнать, что и как, приглядеться не мешает. Кстати, познакомишься с ректоршей. — Он наклонился к Тимонину, прищелкнул пальцами. — Должен тебе сказать, очень импозантная особа… Не забудь передать от меня привет.
— А что! — оживился Тимонин. — Это мысль. Вот дождусь утверждения плана и на обратном пути заеду.
Шевчук неожиданно расхохотался.