Единственная
Шрифт:
Но она не захотела забывать и позвонила Сергею Мироновичу, договорилась о встрече на Миусском сквере.
И в тот вечер вела себя неумно и неосторожно.
– Ты что так обалдела, узнав, что Рютин арестован. Это закономерный конец, я его предрекал.
– Допускаю, что ты даже причастен.
– Не преувеличивай мои возможности. Я не претендую на лавры Стаха. Этот человек - враг. Умный, хитрый, коварный, к тому же такой же честолюбец, как и все другие. Его надо изолировать.
– Нет. Это неправда. И он, и Каюров хорошие люди, даже Владимир Ильич спрашивал: "А что думает об
– Ну, когда это было! Теперь они перерожденцы, и их надо изолировать.
– Ты не только губишь лучших, ты выжигаешь будущее. Коммунизм станет кошмаром будущих поколений, ты уничтожаешь даже образ большевика. Посмотри на лица тех, кто тебя окружает и сравни их с лицами Рютина, Каюрова, Рязанова, Чаянова. Почему ты решил, что вправе распоряжаться судьбами таких людей? Ты и большевизм - не одно и то же. Обидно, что для будущих поколений это станет синонимом.
– Считаешь, что мне надо подбросить яд? Или убить меня?
– Что ты несешь?
– Почему несу? Это мне Лазарь принес секретное донесение, о том, как некто Гинзбург говорил, что надо подбросить мне яд или убить меня. Теперь посмотрим, что предлагает Рютин. Поколения! Вон куда загнула! Да они и через пятьдесят, и через сто лет будут ходить с моим портретом.
Каким будет приговор?
Неужели расстрел? За что расстрел? За оглашение того, о чем все и так говорят: прекратить раскулачивание, распустить колхозы, созданные насильственным путем, поддержать индивидуальные бедняцко-середняцкие хозяйства и, наконец, если и проводить дальше коллективизацию, то на добровольной основе. Все это пускай глухо, но сказано в его статье "Головокружение от успехов". Нет за другое. За то, что называет его фокусником, посредственностью, софистом, беспрецедентным политиканом, поваром грязной стряпни, авантюристом, сравнивает с Азефом. И потом "Долой диктатуру Сталина!" Не надо было этого писать.
Она говорила, что нужно убрать из "Манифеста" крайние выражения и призыв, говорила тогда в глиняной хатке на окраине Харькова. Кругом мертвая пустыня. Дома брошены, заколочены. Иногда сквозь грязные стекла видны страшные лица, лица обезьян, с провалившимися щеками, выпуклыми лбами.
А кругом садочки, ставочки и ни птицы, ни кошки, ни дворовой собаки. Голод.
Хозяин, высокий мосластый, похожий на Горького и подчеркивающий это сходство узорной тюбетейкой на голове поставил на стол миску с запаренным жмыхом. И все ели, она не могла, сказала, что сыта. Сказала правду. На завтрак Анна дала бутерброды с черной икрой, салат и яичницу. Салат был необычайно вкусным. Анна сказала, что у ГПУ есть свое подсобное хозяйство с фермой, парниками, огородами и садами. Под Москвой - такое же, называется "Коммунарка". Там все поставлено на научную основу, а здесь на Украине науки не надо - ткнешь палку в землю, через год плодоносит.
На даче за стол садились человек пятнадцать, а когда приехала Женя с детьми, то и все двадцать. Кроме своих еще тетки из голодающего Урюпино, двоюродные племянники тоже из голодающего Борисоглебска. Когда-то они детьми ездили подкормиться на лето к родственникам отца, теперь пришла очередь тех.
О доброте Анны и гостеприимстве Стаха ходили легенды. Одна из них - о волшебном супе.
Вопрос Анны "У нас есть еще суп?" вызывал дружный смех. Кричали: "Есть! Конечно, есть!"
Говорили о новом законе "Об охране государственного и колхозного имущества" вроде бы его лично написал сам Сталин (никто не взглянул на нее: деликатность или поглощенность жмыхом?), о том, что по этому закону даже за колосок, подобранный на колхозном поле полагается расстрел. Или в лучшем случае - десять лет с конфискацией имущества.
Кроме нее не ел мыха Василий Николаевич Каюров. Она догадалась - не хотел объедать других. Василий Николаевич был неприятно удивлен, увидев ее, и, кажется, даже хотел уйти, но Руфина вышла с ним на двор, и он вернулся, и даже спросил ее о здоровье родителей и детей.
Она и сама жалела, что пришла в эту мазанку; Руфина, конечно, обманула ее, сказав, что у нее к хозяину дело.
Ей было все равно куда идти. Приехала с дачи вместе со Стахом и в машине спросила его, правда ли, что из Полтавы пришел поезд, загруженный человеческими трупами.
– Откуда знаешь?
– Слышала, как ты кричал по телефону, что тебе некуда их девать.
– Правда, - сокрушенно вздохнул Стах.
– Увидишь Иосифа, расскажи, в каких нечеловеческих условиях здесь приходится работать.
– Я его больше не увижу. Съезжу, защищу диплом и вернусь. Найди мне работу.
– Ну ладно, ладно, милые бранятся только тешатся.
Когда доели жмых и повздыхали над драконовым законом, хозяин зачитал "Манифест".
Уже где-то в середине чтения она почувствовала дурноту. Печь с неживым черным устьем вдруг стала заваливаться, расплываться. Она уцепилась пальцами за лавку.
"...Ни один самый смелый и гениальный провокатор для гибели пролетарской диктатуры, для дискредитации ленинизма не мог бы придумать ничего лучшего, чем руководство Сталина и его клики..."
Нечеловеческая боль сдавила обручем голову, желудок перехватило спазмом. Она старалась не смотреть на шатающуюся печь, уставилась в столешницу.
"...превратились в банду беспринципных, изолгавшихся и трусливых политиканов, а Сталин..."
Сердце стучало так сильно, что казалось, слышат все. Потом оно начала медленно подниматься, стало в горле, ломило скулы, болела рука и что-то страшное, очень медленно вползало под левую лопатку.
"...сплотиться под его знаменем... немедленно за работу... политикана и изменника... от товарища к товарищу... Долой!... Да здравствует ВКП(б)..."
Страшное нестерпимой болью повернулось, вошло в спину, как раскаленный бур. Она застонала.
Потом был трамвай, Руфина и Каюров поддерживали ее. Жалкая комната Руфины, топчан, ощущение, что избита жестоко, все ломит, саднит. Запах валерианы.
– Не надо так... Нехорошо, неправильно... та же ненависть и слова те же...
– Тебе нельзя разговаривать.
Когда стала сползать с топчана, нащупывать ногами туфли: "Мне пора, дома волнуются", Руфина то ли спросила, то ли приказала: "Возьмешь это", и положила в сумку, сложенные вдвое листочки папиросной бумаги. "У тебя самое надежное".