Единственная

Трифонов Юрий Валентинович

Ведь сначала твердил, что никуда ее не отпустит, что целебный воздух дубравы - лучшее лекарство, рядом Нюра, правда, она очень балует детей. Но они зато они и любят ее сильно. Ничего не хотелось: только сидеть в кресле на веранде и дремать. Все тащили ей что-то. Дети - жуков и бабочек, Нюра и Женя - пенки варенья и ягоды. Потом Стах перестал приезжать ночевать на дачу, она деликатно спросила у Нюры, не слишком ли утомили его многочисленные родственники. Нюра замахала на нее руками:

– Нет, нет, ты же знаешь,

для Стаха дети - радость, праздник, он сам становится с ними ребенком, - и вдруг, приникнув, зашептала: - В городе обнаружена какая-то организация. Идут аресты. Какое-то обращение к членами партии. Стах почти не спит. Ужас!

Через несколько дней приехал Стах, осунувшийся, бледный. Спросил, каким-то прокурорским голосом, как себя чувствует.

– Хорошо.

– Вот отлично. Звонил Иосиф, он заедет за тобой.

– Но мне здесь хорошо. И потом... Я хочу заранее договориться о работе.

– Успеешь, успеешь. Не искушай судьбу.

Последние слова - какой-то жесткой скороговоркой. Повернулся и ушел. Поиграл с детьми, пообедал и отбыл.

– Что это с ним?
– спросила Женя, войдя на террасу.

– Занят, устал.

– Неет. Что-то другое. Что он тебе сказал?

– Что Иосиф за мной приезжает.

– Тоже не то. Иосиф - это приятное, а он чем-то сильно и неприятно взволнован.

Стах действительно изменился. За день до приезда Иосифа решила съездить в город повидаться с Руфиной. Но Стах на ее заурядный вопрос, в котором часу утром он отправится, ответил, что, к сожалению, "прихватить" ее не может, и вообще возражает против визитов дам в Харьков.

"Там сейчас обстановка не очень подходящая для прогулок".

Говорил спокойно, с мягким польским "в" вместо "л" - "прогувок", но серые глаза, жестко выцвели.

– Это уже серьезно, - сказала Женя, когда женщины остались одни.

– Незачем, незачем туда ездить. Тиф, чесотка - Бог знает, чего понавезли эти летуны и спекулянты, а ты, сестричка, еще слабая, к тебе все может прилипнуть, - Нюра всегда и во всем придерживалась мнения мужа.

В Академии Руфины не было, дома тоже. На двери комнатки висел хилый замочек. Но однажды окликнула ее вечером возле библиотеки. Пошли в сквер и состоялся дикий, бредовый разговор. Руфина была как в горячке, дергала все время за рукав пальто.

– Арестованы все, даже человек из Ростова. Это провал. Кто-то выдал, донес. Кто-то из очень близких к делу. Донос был в Цека, потом рассматривали на Пленуме и Президиуме Цекака, Ярославский был ужасен, одновременно заседало Политбюро, ты не знаешь, что там было?

– Нет.

– А кто выдал, не знаешь?

– Нет.

– Определенно не знаешь?

Вдруг догадалась, что подозревали ее, и сразу жар, сердце замерло, как будто взлетела на качелях.

– Ты подозреваешь меня?

– А нет?

–

Руфина, тебе надо отдохнуть, успокоиться, идем я провожу тебя домой.

– Я хожу туда, только чтоб покормить кота. Значит, не ты?

Не было ни обиды, ни возмущения: она имеет право так спрашивать, ведь все обернулось страшно. Страх гнул, расплющивая Руфину.

– Да, да, верю, иначе мы бы здесь не разговаривали. Ты не могла, кто-то другой, как быстро все провалилось, мы опоздали, у них огромная сила, огромный репрессивный аппарат мобилизован полностью, но ты, ты можешь все изменить, повернуть судьбу страны, судьбу мира...

"Она сходит с ума".

– ... Надя, у тебя есть оружие, убей его, я же вижу - ты несчастна.

– Замолчи! Ты говоришь ужасные вещи, он мой муж, отец моих детей.

– А это забудь! Забудь!

Она придвинула лицо близко, от нее пахло голодом и бездомностью.

– ... Ты несчастна, все несчастны, тебя никто не выдал, это настоящие люди, сделай ради них, история тебя оправдает, потому что польза будет огромная, ничем не измерить... Дай мне твой револьвер, - протянула руку к сумке.

Надежда отшатнулась, но Руфина успела схватить ручку портфеля.

– Там его нет.

Руфина очень сильно схватила ее за плечи.

– Ну сделай хоть что-нибудь. Все решает твой муж, все погибло, Мика погиб, погибла жизнь...

Хлынул ледяной ливень, капли падали на стекла ее очков, она не замечала.

– Иди домой, - Надежда обняла ее, сняла очки, вытерла стекла носовым платком.
– Идем, ты отдохнешь, поговорим завтра. Идем, идем.

Обогнули Университет Шанявского.

– Не ходи со мной, - вдруг твердо сказала Руфина.
– Завтра, так завтра.

Она оглянулась.

– Тогда в Харькове за нами следили, помнишь, мы шли к трамваю. Ты отдашь мне завтра свой револьвер.

– Нет. Это подарок брата.

– Я все равно найду. Так не дамся. Прощай, до завтра.

Но назавтра в институте ее не было. На двери в комнату замка не было. Надежда постучала, тишина. Открыла дверь. В крошечной комнате все было перевернуто, клочки ваты торчали из вспоротого матраса, книги, веера валялись на полу, там же сплющенные шары, свинченные со спинок кровати, возле печи - гора золы и пепла.

– Чего вам здесь надо?
– спросил хриплый женский голос.

Надежда обернулась, огромная баба в подпоясанной ремнем байковой кофте в красный горошек вызывающе загораживала проход в коридор.

– Комната опечатана, какое право имели вы скрывать, я сейчас милиционера вызову.

Только теперь Надежда заметила на двери болтающуюся на шпагате сургучную печать.

– Я не увидела в темноте. Если хотите, вызывайте милицию, я подожду. Надежда сняла со стула разодранный тюфячок села. "Арсений!"