Единственная
Шрифт:
— Это мы заготовили на зиму. Отличный витамин. Я вам дам с собой, только банку верни. Банки дефицит.
Руфина вела ее по длинному коридору. Толкнула дверь в торце его.
— Ау! К нам гости.
На кровати лежал мальчик лет десяти и смотрел на них сияющими глазами.
— Это Мика — мой сын. Вернее, я его дочь, потому что он умнее, талантливей, образованней и мудрее меня. Покажи.
Руфина взяла с пюпитра, лежавшего на животе мальчика, лист с рисунком.
— Это кто?
— Это портрет Жоржа Бизе, а
— Отлично! Посмотрите, — Руфина протянула лист Надежде, — как будто был вместе с нами.
— А я и был, можно сказать. Ты так интересно рассказала.
Надежда потрясенно рассматривала карандашный рисунок. Этот мальчик был настоящим художником.
— Я принесу тебе повесть Мериме «Кармен». По этой повести написана опера, и, конечно, либретто бледнее.
— Пьем чай.
Руфина необычайно быстро и ловко накрыла на стол, подвязала Мике белоснежную салфетку взбила подушки, помогла мальчику сесть и поставила перед ним тарелку.
— Мама, можно я буду есть палочками.
— Он гордится тем, что умеет есть, как китаец, — Руфина сняла с полки длинные деревянные палочки, протянула сыну. — Давай, Мяо-мяо.
Комната была крошечной, почти половину занимала кровать, другую — стол и этажерка с книгами.
— Мы с ним валетом, — ответила Руфина на ее незаданный вопрос, а когда приезжает кто-нибудь из друзей — спят на столе или под столом.
— Евдокия Михайловна приходила, — сказал Мика, ловко орудуя палочками.
— Как она?
— По-моему грустная. А вот и еще один член нашей семьи. Смотрите, какое чудище. Заходи Арсений, здесь все свои.
На форточке сидел огромный кот с круглой башкой и огромными настороженными глазами.
— Я знала одного кота в Ленинграде, и что интересно — тоже Арсения, они даже похожи.
— Нет, наш ни на кого не похож. Он все понимает, как человек.
Кот мягко спрыгнул на кровать, и Надежда заметила, что под ватным одеялом, будто пустота, там, где должны были обозначаться ноги.
— Арсений очень любит Мику и иногда приносит ему в подарок полузадушенную крысу. Попробуй этот студень. Если очень повезет, дают без лимита в магазине трамвайного депо. Мне сегодня утром повезло.
Серый холодец оказался вкусным. Но от второго куска Надежда отказалась: в этой комнате смешались нищета и экзотика.
На стенах — красивые веера, и несколько кусочков пиленого сахара в фарфоровой, белой с синем, сахарнице. Чай пили вприкуску.
Руфина очень понятно объяснило, как делать курсовую, дала книгу с чертежами редукторов.
— Из нескольких тебе нужно как бы собрать один. Разница в деталях, и главное — в размере шага.
— Хотите я вам нарисую чертеж. Он будет маленьким, но по всем правилам.
— Это идея! Сплошное удовольствие. —
— Нет. Спасибо, милый. Мама мне все хорошо объяснила.
Возвращаясь домой, она пыталась представить Васю, делающего для нее чертежи, и не могла. Абсурд! А ведь мальчики почти ровесники. Дело в том, что Руфина — мать не чета ей. Вернулась из оперы и рассказала и даже, наверное, спела, а она только и знает: «Уроки выучил, зубы почистил?» Иосиф же вообще им и не занимается.
Вот и теперь. Какой смысл торчать в Сочи до конца октября? Делает коронки на зубы. За месяц все можно закончить, а дальше что? Какой-то хитрый умысел в этом сидении есть. Пишет письма на листочках из блокнота синим карандашом. Почему-то этот карандаш раздражает и то, что некоторые послания сочинялись «под парами». По почерку видно и по интонации. Иногда совсем несуразное: «Ты что-то в последнее время начинаешь меня хвалить. Что это значит? Хорошо или плохо?» или «Живу неплохо. Ожидаю лучшего».
Какой пронизывающий холод, он добирается до сердца, до души. В той нищей комнате счастья больше, чем в ее кремлевских хоромах. Странная ситуация: Руфина не знает, кто она. Товарищи не посвятили ее: уверены, что знает и поэтому подлизывается. А она не знает. Пока. Ждать, когда скажут, или сказать самой? Но как?
Она сидела, нахохлившись в дребезжащем промерзшем автобусе. Окна в инее, надышала кружочек, как раз во время — перекопанный, перегороженный заборами Охотный ряд. Надо выходить.
Все разрешилось само собой. Неделю просидела дома после операции гланд и аденоидов. Без наркоза. Профессор Свержевский был потрясен, когда она попросила не делать наркоз. После Мариенбадских сеансов боялась не контролировать себя. Боль была адская, но вытерпела, конечно, и заслужила одобрение Свержевского: «Без наркоза эта операция проходит для больного и для хирурга надежнее. Так что вы были правы, мужественно решив пройти испытание болью».
Много занималась с Васей и Светланой, перештопала, перелатала все их вещички, и главное — вчерне изобразила этот поганый редуктор. Оказалось, в общем-то, даже не очень сложно. Федя научил перерисовывать через стекло и теперь в ее спальне на двух табуретах лежало толстое стекло со стола Иосифа, под ним лампа, и дело пошло веселее — с «грязного чертежа» копировала на чистый ватман.
Вечерами прибегала Ирина. Худенькая, бледная. У нее, как всегда, все было вперемешку: лезгинка Максаковой в новой опере «Алмас», перипетии отношений с заместителем начальника кремлевского гаража, листовки, которые появились на улицах, новое на Семеновой, и, расширив глаза: «Волна крестьянских восстаний. Подавляют с помощью артиллерии и отравляющих газов».
В артиллерию и отравляющие газы не верила — Ирина всегда была склонна к преувеличениям, а про листовки спросила, нет ли у Ирины показать Иосифу.