Единственные

Трускиновская Далия Мейеровна

– Мама, знакомься, это Рома.

Когда-то же это должно было случиться.

Вышло ни то, ни се. Илона, попрощавшись, вошла, Рома остался на лестнице – он мог проводить до самой двери, но не мог ломиться в квартиру, куда не приглашали. Он постоял немного, потом еще немного, потом спустился на пролет и сел на подоконник. Очень не хотелось уходить. Судя по тому, что Илона все еще в квартире, обошлось без скандала – а лучше бы скандал, тогда можно было бы увести Илону к себе.

Скандал был – но беззвучный. Мать, жарившая себе яичницу, посмотрела на дочь и покачала головой. Она не знала, что тут можно предпринять. Дочь уже не девушка –

угрозой похода к гинекологу ее не проймешь. Слово «шлюха» прозвучало несколько раз и стало уныло-привычным. Если дать пощечину – то дочь развернется и уйдет, уйдет туда, где пила и лежала со своими мужчинами – слова «хахаль» мать не любила. Или, что еще хуже, пойдет к отцу и предложит ему поселиться вместе.

Мать знала, что муж живет в общежитии комбината. Начальство пошло ему навстречу: сперва, сбежав, он сразу вселился в комнату на четыре койки, потом перебрался в двухместную, делил ее с очень приличным парнем, молодым специалистом. А потом удалось договориться и насчет отдельной комнатки. Все это делалось в обход правил, потому что у мужа есть законная жилплощадь и прописка. Но его, оказывается, там, на комбинате, уважают и ценят. Если они с блудной дочерью договорятся, и встанет вопрос об официальном разводе и размене квартиры, комбинатские юристы найдут способ выселить ее, мать, в комнатушку коммуналки. Что бы ни вытворила дочь, квартиру нужно сохранить…

Рома сидел на подоконнике и ждал. Просидел час, не меньше. И тогда лишь побрел домой. В сущности, все складывалось не так уж плохо – ведь они с Илоной подружились. Иван Дмитриевич, пожалуй, это одобрил бы… а давно ведь он не навещал старика…

Напевая «Кто ходит в гости по утрам, тот поступает мудро…», Рома пошел звонить Ивану Дмитриевичу. Тот, стараясь до последнего быть самостоятельным, отказался съезжаться с семьей сына. Вот была бы дочь – другое дело, а обременять собой невестку он упрямо не желал. Рома предложил принести с базара картошки, лука, яблок, то есть – кило пятнадцать продуктов. Иван Дмитриевич не отказался.

Но вот Ромкины достижения он уничтожил одним словом:

– Подружка!

И объяснил ошарашенному Роме:

– Ты делаешь все, чтобы она в тебе видела не мужчину, а подружку, дурень. Лучше бы ты ее ущипнул за задницу – больше пользы было бы! Она скоро при тебе начнет чулки натягивать.

– Колготки, – поправил ошарашенный Рома.

– И лифчик застегивать!

– А что делать?

– Вот теперь уж я не знаю, что делать. Ну, ты, в общем, будь мужчиной… то есть, будь при первом удобном случае!

Старик рассмеялся. Видно было, что он своих удобных случаев никогда не упускал. Даже небритое, темное, морщинистое лицо резко помолодело.

– Я, правда, уже не знаю, что делать, – Рома вздохнул.

– А больше никого нет на примете?

– Нет…

– Плохо. А ты вот что – ты запишись в какую-нибудь секцию самбо или дзюдо.

– Зачем?

– Может, человеком станешь.

Рома на следующей неделе пошел в отдел спорта и был направлен в новорожденную секцию карате. Она собиралась конспиративно, брали туда после рекомендации, и тренер, велевший называть себя сэнсеем, сказал:

– С апреля нашим додзе будет пляж.

Он имел в виду – начнутся тренировки на свежем воздухе.

Рома честно ходил две недели, пока не понял – отказавшись от алкоголя, он, конечно, сможет сопровождать Илону в компанию, но там над ним будут смеяться. А первая тренировка на пляже кончилась простудой. Причем

такой, что пришлось вызывать на дом участковую врачиху и получать бюллетень.

Илона со дня на день откладывала подготовку к экзаменам. В конце концов, когда за спиной два курса педагогического, написать сочинение на тему «Образ Павки Корчагина» несложно. Зато в голове у нее складывались настоящие киносценарии. Вот она поступает в институт, вот, уже на вступительных экзаменах, заводит подруг и друзей, вот вместе с ними ходит по знаменитым московским кафе-мороженым, о которых рассказывал Ромка: «Паланга», «Бирюса», «Морозко». А в этих прекрасных заведениях, где полно столичной золотой молодежи, она знакомится с художниками и актерами. А потом находятся люди, знающие Буревого. А потом какой-нибудь молодой гений пишет ее портрет…

Илона, расчесывая волосы, смотрела в зеркало и очень сама себе нравилась. Портрет должен был получиться великолепным.

Оля, с которой Илона очень подружилась, поскольку дружить с Лидой стало уж слишком трудно, а без подруги нельзя, временно разогнала компанию. Когда сессия на носу, не до ночных посиделок. Как оказалось – это было роковой ошибкой.

Компания, отнесясь к сессии с пониманием, стала собираться то у Шур-Шурыча, то у Славика. Присмотреть за мужем Оля не могла. А Гошка, душа компании, просто был обязан сидеть за низким модным столиком, обнимая за плечи красивую девушку, если не жену – так другую. Этой девушкой стремительно стала блондинка Юля. Она была тоненькая и веселая – а Оля тоненькой не считалась никогда. К тому же, Юля отлично танцевала.

Илона без компании скучала. Оля обещала, что после сессии устроит грандиозный банкет, ну так до этого еще дожить надо. Почему ее не приглашали Шур-Шурыч и Славик, выяснилось уже потом; сами они это считали мужской солидарностью.

Был майский вечер, когда Оля позвонила и позвала к себе.

– Отлично! – обрадовалась Илона. – Сейчас отправлю Ромку за портвейном.

– Не надо портвейна. И Ромки не надо!

– Что случилось?

– Приезжай!

Для Илоны смена должна была вот-вот кончиться; Роме полагалось ждать первую полосу с официозом, но ее должны были через десять минут принести. Даже не пытаясь объяснить что-то Роме, Илона понеслась к Оле и обнаружила подругу, в гордом одиночестве приканчивающую бутылку страшного дорогого, крепкого и сладкого финского клюквенного ликера.

– Ты с ума сошла! – воскликнула Илона. Ликер был куплен случайно, для подарка, ждал своего часа в потайном уголке стенного шкафа, и если Оля вдруг его уничтожила – значит, у нее точно с головой не все в порядке.

– Садись, – сказала Оля. – Сейчас и тебе налью. Мне сегодня нужно надраться вусмерть. Понимаешь?

– Нет, – ответила Илона, невольно обрадовавшись ликеру.

– Гошка – сволочь! Илонка, он же спит с Юлькой! Теперь – понимаешь? Он сегодня дома не ночевал!

– Мало ли куда его занесло?

– К Юльке его занесло! Он позвонил и сказал, что уходит к ней!

– Как?!

– А вот так! Увели! Как велик из сарая!

– Ни фига себе…

– Когда он сказал, я думала – сейчас мне станет плохо, и я умру. А не умирается! Пей, Илонка! Все мужики – сволочи! И этого своего Ромку гони в шею!

– Какой он мой?!

– Погоди! Я дура! У Гошки же была заначка, он думал, я не знаю!

Бутылка коньяка стояла на книжной полке, за книгами. Коньяк оказался дешевый, молдавский, но смысл его был не во вкусе, а в градусах.