Единственные
Шрифт:
А в редакции случился переполох – пришел официоз. Всякая встреча генсека с зарубежными лидерами, будь это хоть вождь племени мумба-юмба, вступившего на социалистический путь развития, становилась эпохальным событием, и сообщать о нем следовало на первой полосе, с большими фотографиями. Так что с этой самой первой полосы слетела половина материалов, все пришлось переверстывать, ждать снимок с текстовкой, и Рома основательно застрял.
– Не надо было Илону отпускать, – сказала Варвара Павловна. – Вот бы она сейчас пригодилась. Так ведь ускакала, коза! Даже не попрощалась. Ну, эти девки…
– Может,
– Похоже, что случилось. Ей подружка позвонила, так Илонка к ней и понеслась, как наскипидаренный кот.
– Оля?
Варвара Павловна знала по именам и голосам всех, кто говорил по телефону с ее подчиненными.
– Оля.
Рома взял трубку, набрал на диске номер, но услышал только длинные гудки. И неудивительно – Илона и Оля никого слышать не желали, потому что одна плакала и ругалась, другая ее утешала.
Рома, забеспокоившись, позвонил через пять минут – с тем же результатом. И дальше он названивал по мере приближения к Олиному дому из автоматов.
Потом он долго трезвонил в дверь и даже кричал:
– Оля, открой, это я, Рома!
Ему не открыли. В голову полезла чушь. Рома выбежал на улицу, задрал голову, увидел окна, которые, по его соображению, должны были быть Олиными. Там горел свет. Он вернулся к двери, жал на кнопку звонка, стучал, но впущен не был. Тогда он сел на ступеньку и приготовился ждать.
Ему было жаль себя, но он ничего не мог поделать – должен был дождаться, даже если бы пришлось просидеть на лестнице до утра. И ему мерещилось то, что могло бы оказаться правдой: там, у Оли, образовались две пары, Оля с Гошей – на тахте, а Илона с кем-то из компании – на раскладном кресле, где и в одиночку-то трудно поместиться. И почему бы нет? Он знал, что Илона сейчас одна, но сколько же можно красивой девчонке быть одной?
В четвертом часу ночи дверь открылась, вышла Илона. Незримая Оля удерживала ее за руку.
– Нет, я должна идти, – повторяла Илона. – Не трогай меня, я должна идти. Мне нужно готовиться к экзаменам. Я должна поступить в институт… Пусти меня, я не могу терять зря время, у меня экзамены…
Илону качнуло. Рома вовремя успел вскочить, подбежать, поддержать. Она даже не поняла, на кого оперлась.
– Олька, пусти, мне нужно идти, – продолжала Илона. – Я потом приду, слышишь? Я завтра приду… Ложись спать! А мне нужно готовиться к экзаменам…
Видно, Оля там, за дверью, тоже еле держалась на ногах. Она отпустила Илонину руку – и что-то там, в ее прихожей, грохнулось с деревянным стуком, Рома заподозрил стоячую вешалку, которая нетвердо держалась на трех своих ногах, и хвататься за нее было опасно. Дверь захлопнулась.
Они остались вдвоем на темной лестничной площадке. Рома обнимал Илону, а она, видимо, пыталась понять, где тут ступеньки.
Он вспомнил, как впервые поцеловал Илону – первого января, возле автобуса, чуть ли не полтора года тому назад. Потом ему судьба подбросила еще пару поцелуев – когда в редакции, в маленькой корректорской, отмечали ее день рождения, и когда компания, подвыпив, затеяла какую-то малопонятную игру с фантами и целованием.
И вот – объятие, настоящее, крепкое, иначе не удержать Илону, которая еле стоит на высоких каблуках.
Рома простоял так минуты полторы, не меньше, закрыв
– Ромка, я сошла с ума, – пожаловалась она. – Нельзя мне столько пить…
– Нельзя, – согласился он. – Так ты больше и не будешь.
– Клянусь тебе, не буду. Ты как туда попал?
– Я за тебя волновался.
– Я бы без тебя пропала…
Ей было плохо, она мотала головой, да так, что длинные волосы плескались возле Роминого лица.
– Илонка…
– Что?
– Я люблю тебя.
Страшные слова прозвучали, и Рома, в ужасе от собственной отваги, ждал ответа.
– Как странно, – ответила Илона. – Мне еще никто этого не говорил. Ромка, ты же знаешь… я люблю другого…
– Знаю…
Они немного постояли и пошли дальше.
Возле Илониных дверей они простились. И Рома пошел на первый трамвай.
Илона даже успела немного поспать. Разбудил ее стон. Мать, охая, выбиралась из постели.
– Мам, что с тобой? – крикнула Илона.
– Ничего, сейчас приму таблетку.
– Точно… – прошептала Илона и пошла к матери в спальню. Там она попросила чего-нибудь от головной боли, и мать дала. Но Илона не обратила внимания, сколько таблеток и капсул выложено на тумбочке, а мать все это богатство глотала поочередно, запивая с вечера приготовленной водой.
Больше они ни о чем не говорили. Мать занималась собой, прислушивалась к ступням, коленям, бокам и рукам. Ей нужно было за час сделать из себя милую Шурочку, Шурочку-красавицу, чтобы пойти на работу и восемь часов прожить в раю.
Да, там она опять была красавицей, как пятнадцать лет назад, когда заняла место в кабинете, а поскольку знала это – то и весь небольшой коллектив конторских работников знал. Это был очень устоявшийся коллектив, в котором не замечали перемен во внешности.
Когда она ушла, Илона прилегла вздремнуть, потом встала, позавтракала и нашла в кладовке свою институтскую сумку. Туда влезали два толстых учебника или три средних, и еще парочка общих тетрадей. Илона уложила учебники, взяла тетрадки с английскими «топиками» и отправилась в редакцию. Там целый день она при каждой возможности доставала учебники и читала их, стараясь сосредоточиться.
Нужно было собраться с силами и заниматься каждый вечер. Нужно было заново приучать себя к постоянной и неотвратимой учебе. Потому что конкурс в полиграфический – мама, не горюй! Восемнадцати проходных баллов, как в педагогическом, точно не хватит.
Идя с полосой в кабинет дежурного редактора, Илона увидела Тамару. Тамара выходила из бекасовского кабинета с очень довольным видом.
– Привет! – сказала она. – А я от вас ухожу. Меня переманили!
– Привет! И куда?
– В «Календарь пропагандиста». Очень удобно – можно брать работу на дом!