Единственные

Трускиновская Далия Мейеровна

– Ты сейчас должна сохранить свою любовь. Ты же себе никогда не простишь, если ради ребенка погубила свою любовь к Буревому, вот что ужасно. Я тебя знаю, прощать ты не умеешь. Девяносто шансов из ста, что ребенок испортит ваши отношения. И ты еще совершенно не готова к материнской роли. В общем, печально все это. Вот я тебе расписал ситуацию, но решить за тебя я не могу.

Яр обнял Илону и крепко прижал.

– Что бы ты ни решила, я всегда на твоей стороне. Ты мне как сестренка… – сказал он тихо. – Наверно, тебе всегда недоставало старшего брата.

– И старшего, и младшего.

Но она не хотела.

– Вот и у меня – ни братьев, ни сестер…

Они были одни в осеннем парке, начинался дождь, и Яр забеспокоился, что Илона промочит ноги. Она купила красивые туфли, чтобы блистать на репетициях, а денег на осенние сапоги уже не было – по крайней мере, до зарплаты. И предстояли очень неприятные расходы.

Яр, в короткой курточке, с мелкими водяными каплями в волосах, был безумно похож на Буревого. Илона подумала: в самом деле, как же всю жизнь не хватало брата… И они стояли, обнявшись, двое во всем огромном парке, а мимо летели мокрые листья.

– Вот, – сказал Яр и сунул ей в карман две десятки. – Больше сейчас не могу, все деньги – в деле. И не вздумай возвращать.

Потом Яр поймал такси и отвез Илону к Лиде – для важного разговора.

Два дня спустя, в среду, редакционный выходной день, попросив денег у отца якобы на новые сапожки, Илона рано утром, в соответствии с договоренностью, пошла в больницу, где работала докторша, прикормленная Лидой и Анной Ильиничной. И опять случилось совпадение – она сидела на кровати, уже в больничной рубахе, и ждала, пока за ней придут, а Буревой сидел в кабинете главрежа.

– Вот телеграмма с Мосфильма, – говорил он. – Михаил Яковлевич, вы сами видите – я играю только в четырех спектаклях, роль Марата мне не дали, роль Мурзавецкого мне тоже не светит.

– Андрей, ну не с вашей же внешностью играть Аполлона Мурзавецкого.

– А почему бы нет? Если вы считаете, что я не осилю характерную роль, то что я тут вообще делаю?

Этот неприятный разговор кончился тем, что главреж, у себя в кабинете обычно меланхоличный и благовоспитанный, заорал так, как обычно орал на репетициях, и выгнал Буревого на все четыре стороны. Тот помчался в отдел кадров – увольняться, потом поехал на вокзал за билетом в Москву, потом вернулся в театр – доделать все бумажные дела, потом отыскал Беклешова и повез его на вагоностроительный завод, в профком, знакомить с нужными людьми. Беклешов был безмерно благодарен – он собирался на пенсию, а для пенсионера заводская театральная студия – приятная и материально полезная забава. Насилу Буревой сообразил позвонить Веронике и сказать, что завтрашняя репетиция отменяется. Она должна была обзвонить всех студийцев, но до Илоны не достучалась.

Илона заплатила деньги за аборт с обезболиванием, но никто не знал, как на нее подействует наркоз. Вовремя заметили, что у нее дыхание замирает, – и на том спасибо. Потом, когда она к вечеру кое-как отошла и даже перестала мерещиться всякая дрянь вроде дырок в стенах и стульев, превращающихся в газовые плиты, ее поскорее выпроводили из больницы от греха подальше и даже поймали для нее такси.

Но ни одно такси не повезет на третий этаж. Илона вошла в дом, посмотрела на лестницу и поняла,

что сейчас умрет. Ноги подкашивались, она вцепилась в перила. При мысли, что придется объясняться с матерью, ей чуть не стало по-настоящему плохо. Она думала, что успеет вернуться, пока мать на работе. А за ночь – прийти в себя настолько, чтобы днем поехать в редакцию.

Оказалось – где-то там, под левой грудью, есть сердце. И оно не то чтобы болело… в нем ощущалась совершенно лишняя тяжесть… Как-то отец принес с работы металлические шарики от подшипников, так если этот тяжелый шарик положить в тряпичный кошелек, который был тогда у маленькой Илонки, то примерно так и получится: угол кошелька с шариком провиснет, а остальное пустое пространство сморщится.

Она понимала: если сесть на ступеньки, то вообще никогда не встанешь. И положение с каждой секундой делалось все безвыходнее. Девчонки из «Аншлага» врали, рассказывая про аборты – дело неприятное, но через несколько часов хоть в пляс пускайся. Зачем врали, зачем друг перед дружкой выхвалялись – кто их разберет…

– Илонка! Ты, что ли?

Это был Толик. Он через свои хитромудрые очки мог смотреть и вдаль, и прямо перед собой вниз, но случалось, что не сразу приспосабливался к обстановке.

– Я, – ответила она. – Мне что-то плохо стало…

– Сейчас!

Толик втащил ее наверх, но не оставил у дверей ее квартиры, а взял к себе, обещая, что теща и жена ей живенько помогут. Илона не сопротивлялась – действительно, умнее всего было посидеть или даже полежать у соседей, пока мать не уснет.

Там, она знала, будут рады помочь и никто дурного слова не скажет.

Толик больше всех суетился, и Илона подумала: повезло же Галке, такой заботливый, и умница, и веселый. Трудно было не поладить с Толиком, Илоне редко встречались такие чистосердечно обаятельные парни. За время знакомства с ним она поняла, как хорошенькая Галочка смогла полюбить это долговязое чучело, и признала право Толика на Галочкину любовь.

А сейчас следовало собраться с силами, поскорее очухаться и прийти на репетицию королевой.

Ночь прошла ужасно, утром Илона, слыша, как мать ходит по квартире, притворилась, будто спит, и в самом деле заснула. Проспав, в редакцию она ехала на такси. Когда до нее дозвонилась Вероника и сказала, что репетиция отменяется, Илона была просто счастлива.

– Значит, теперь – в субботу? – спросила она.

– В субботу, – подтвердила Вероника.

День прошел лучше, чем она рассчитывала. Это была вторая смена – Ася, Тамара и Жанна, и не было Варвары Павловны с ее строгим взглядом. Вот перед Варварой Павловной Илоне было за свой поступок как-то стыдно.

В пятницу Илоне было уже почти хорошо.

А в субботу она непостижимым образом опоздала на репетицию. Вроде бы вышла вовремя, вроде и трамвая ждала не слишком долго, а приехала, когда вся студия уже была в зале.

Сперва Илона не поняла, что стряслось, и ей даже показалось, что в зале пожар. Она шла через вестибюль, когда двери распахнулись и из них, крича и толкаясь, вывалилась почти вся студия.

– Илонка! – крикнула ей Вероника. – Мы к администратору идем!

– А что такое?