Единственный принцип - 1

Хоменко Дмитрий Владимирович

Прежде чем ответить, старик поднялся с песка и развязал веревки, с помощью которых вол тащил носилки.

— Я давно перестал закапывать трупы рабов в песок. Шакалы все равно добираются до них и обгладывают до костей, а сами кости растаскивают по пустыне.

Потом старик ушел, а шакалы стали осторожно подбираться к носилкам. Но когда они, наконец, приблизились, на них уже никого не было.

ЧУЖИЕ РИСУНКИ

Ворх, услышав крик Груты и сразу за ним яростный звериный рев, со всех ног бросился к пещере. Но когда осталось преодолеть всего ничего, он вдруг остановился и, нахмурив брови, стал усиленно над чем–то размышлять. Крики тем временем участились. Наконец Ворх принял какое–то решение и дальше стал продвигаться очень осторожно и не спеша, к тому же немного изменив направление движения. Вскоре он, стараясь не шуметь, взобрался на скалистый уступ, с которого можно было видеть все, что происходило возле пещеры. Человек распластался на камне и стал наблюдать за происходящим, стараясь не привлечь к себе внимание ни зверя, ни Груты.

Его женщина стояла на пороге пещеры и беспрестанно отмахивалась

горящей головешкой от упрямо пытавшегося добраться до нее медведя. Огонь мешал голодному зверю насытить свой желудок, и это вызывало в нем ярость. К тому же его шерсть в нескольких местах дымилась, заставляя животное еще сильнее нервничать. Огонь стоял между Грутой и смертью, оставляя женщине надежду, что Ворх услышит ее крики и вовремя придет на помощь. Когда женщина собралась уже издать очередной крик, она вдруг заметила своего мужчину притаившимся на вершине ближайшего уступа. Отбившись в очередной раз от зверя, Грута снова посмотрела в сторону Ворха. Он и дальше находился в прежнем положении, не спеша бросаться ей на выручку. И в этот короткий миг женщина каким–то образом поняла, что он этого и не сделает. Ее руки тут же стали неимоверно тяжелыми, а страх уступил свое место отчаянию, и она лишь по инерции продолжала удерживать перед собой огонь. Медведь почувствовал, что его добыча уже готова сдаться, и перестал тупо бросаться вперед, следя лишь за тем, чтобы женщина не попыталась бежать.

Когда огонь стал неумолимо угасать, Ворх потерял всякий интерес к происходящему и, бесшумно спустившись с уступа, спокойно отправился на поиски остальных мужчин, успевших отойти от стоянки дальше, чем он. Нужно было вернуть их назад, чтобы успокоить перепуганных женщин и детей после того, как зверь уйдет в лес, прихватив свою добычу.

Прошло немало дней с тех пор, как погибла Грута. Ворх по праву самого сильного в стае выбрал себе новую женщину и чувствовал себя рядом с ней куда лучше, чем с предыдущей. Теперь он действительно был самым сильным среди своих сородичей, и если не произойдет какое–то несчастье, так будет еще очень долго. Только теперь, когда Груты уже не было рядом, Ворх стал понимать, кто действительно управлял родом. Мысль о том, что он, сильный и здоровый мужчина, подчинялся воле слабой женщины, приводила его в бешенство, и тогда его сородичи предпочитали не попадаться ему на глаза. Постепенно Ворх становился для них самым страшным зверем, от которого не было никакого спасения. Во многом благодаря именно Груте, он научился не только с помощью силы справляться с теми, кто пытался выступить против его власти, но и заранее определять своих будущих соперников, загодя отбивая у них всякую охоту к сопротивлению. Некоторых из них уже и не было в живых, как Груты.

Но однажды Ворх узнал, что кто–то все–таки посмел противиться его власти. Он случайно наткнулся на рисунки, оставленные кем–то на скале возле стоянки. Увидев их, Ворх сразу же ощутил беспокойство. Когда же он внимательно присмотрелся к ним, его охватил страх. На камне был изображен мужчина, бросающий в пасть огромного медведя женщину. Ниже этого рисунка был еще один, на котором мужчина, корчась, горел в огне, а женщина стояла рядом, повернувшись к нему спиной. Потрясенный увиденным, Ворх не сразу обратил внимание на раздавшийся у него над головой шум и едва успел увернуться от града камней. Когда камнепад прекратился, он услышал, как наверху кто–то бросился бежать, боясь попасться ему на глаза.

Ворх не стал преследовать своего врага. Вместо этого он уничтожил рисунки на скале и спокойно вернулся на стоянку. Удобно устроившись в стороне ото всех, Ворх стал пристально изучать каждого из своих сородичей, пытаясь определить, кто же из них только что попытался убить его. Но никто не вел себя подозрительно. Никто так и не посмотрел в его сторону вызывающе. И мужчины, и женщины вели себя как обычно, занимаясь своими делами и совершенно не подозревая о случившемся. Когда Ворх решил уже прекратить безуспешные поиски своего тайного врага, он случайно бросил взгляд в сторону забавляющихся чем–то детей и неожиданно для себя увидел то, что так долго искал. Ворх увидел свою дочь, рожденную Грутой, и ее глаза. Глаза, подобных которым не было ни у одного представителя его рода, даже у ее матери. И эти глаза смеялись над ним, в то время как их маленькая обладательница верховодила своими сверстниками.

ЧАСТЬ 3

НОЧЬ СМЕРТИ

Карл не сделал ничего, чтобы предотвратить удар кинжала. Он лишь несколько секунд смотрел в глаза своего убийцы, ничего не предпринимая. Потом он упал в вонючую лужу и потерял сознание. Так бы и умереть, не возвращаясь к жизни, но видно это было бы слишком большим одолжением для него. Адская боль в груди вскоре напомнила ему, что жизнь все еще не покинула его тело. Зловоние и мерзкая сырость вернули ему даже способность мыслить. «Я умираю точно так же, как и жил», — думал Карл, отрешенно глядя на ночное небо. Тусклые звезды не менее равнодушно смотрели на него, не испытывая ни малейшего сочувствия. На смену им пришли чьи–то лица, как в калейдоскопе сменявшие друг друга. Сначала Кранц увидел лицо необычной девушки, привлекшей его внимание в кабаке. Она, как и несколько минут назад, посмотрела сквозь него, тогда как он сам видел лишь ее красивые глаза, полные бессилия. Ее сменил клоун, строящий рожицы. Только вот глаза у него были совершенно не смешные, а преисполненные злорадства. Потом Карл увидел такую же уродливую рожицу, как у клоуна, но с глазами, выражавшими те же чувства, что и у девушки. Следующее лицо раздвоилось, превратившись в две маски, символизировавшие собой все самые низменные человеческие чувства. Пока он рассматривал их, две пары сильных мужских рук быстро рыскали по его телу, выискивая что–либо ценное. Небогатая добыча заставила маски некоторое время ссориться между собой, дополняя отвратную картину грубой и бранной речью. Не выдержав подобного зрелища, сознание вновь покинуло Кранца, унеся с собой и боль. Двое мужчин решили вопрос с добычей и, не церемонясь, погрузили бездыханное

тело на скрипучую повозку. Двигаясь, она издавала истошные звуки, приводившие в ужас не вовремя проснувшихся горожан. Даже скрывающиеся в подворотнях грабители, заслышав ее приближение, спешно убирались прочь, стараясь больше не оказаться у нее на пути. И лишь сопровождавшие повозку мужчины чувствовали себя вполне комфортно. Издаваемые повозкой звуки служили для них лучшей защитой и единственным доказательством их значимости в этом мире, в котором они в дневное время могли рассчитывать в лучшем случае на брезгливость и отвращение. Они уже давно привыкли к подобному отношению и не реагировали на него, спокойно дожидаясь предрассветного времени суток, чтобы подобрать и сопроводить в последний путь очередную безликую жертву, еще несколько часов назад, возможно, высказывавшую им свое презрение. Каждое подобранное с грязной мостовой тело, символизировало для них окружающий мир, которым они были отвергнуты. А огромный ров за городскими воротами, распространяющий на сотни метров вокруг сопутствующие разложению запахи, куда мужчины сбрасывали собранный урожай, был для них лучшим местом на всей земле, казавшимся именно тем адом, в котором рано или поздно окажутся все ненавидимые ими люди. И они готовы были каждого из них провести в последний путь. Мужчины знали, что когда–то окажутся в нем и сами, и равнодушно воспринимали эту мысль. Потому что, каждую ночь, приходя сюда, знали наверняка: никакого рая нет, а значит, нет и никакого выбора.

Отправляя в ров бездыханное тело Карла, мужчины лишали какого–либо выбора и его, оставляя ему лишь право сгнить в этом аду. Но он не воспользовался этим правом.

Когда Карл снова пришел в сознание, вместо смешанной с его же кровью воды под ним лежали десятки разлагающихся трупов. Трупный запах и мерзкая слизь разъедали его еще живое тело. Неимоверный ужас охватил Кранца, заставляя его жить, жить до тех пор, пока он не выберется из этого ада. Какая–то неведомая сила заставила Карла перевернуться на живот и, проваливаясь в человеческие останки, ползти вперед. Ему было все равно, куда он движется, лишь бы выбраться из этого страшного места. Даже боль в ране куда–то подевалась, не выдержав конкуренции с окружающим ужасом. Добравшись до края рва, Кранц, возможно, впервые в жизни почувствовал себя счастливым человеком. И это новое для него ощущение изменило его планы. Вместо желания не умереть в проклятой яме пришло желание выжить, заставившее его все дальше отползать от страшного места, в поисках глотка свежего воздуха и зарождавшегося где–то за горизонтом солнечного света. Но предрассветные сумерки никак не хотели отпускать его. Лишь на смену трупному смраду пришел холодный запах могильной сырости. Вскоре стволы огромных деревьев, как будто вытесанных из камня, преградили ему путь, но не остановили. Карл продолжал медленно ползти на брюхе между черными исполинами, задыхаясь от забившей горло перетертой в пыль трухи. Он чувствовал, что если остановится, то сознание уже в который раз покинет его и уже не вернется. Движение для него сейчас было равносильно жизни. Но силы неумолимо покидали его, и отрешенность уже готова была придти им на смену. В этот момент Карл и увидел маленькую полуразрушенную землянку впереди. Немного передохнув, он сделал последний рывок в ее направлении и, лишь когда сполз в тесную конуру, распластался на сырой земле и умиротворенно закрыл глаза.

— Надо же, все–таки дополз, — звонким мальчишеским голосом сказал маленький худой старик, с самой окраины леса следовавший позади Кранца и с интересом наблюдавший за его потугами.

Старик ловко перепрыгнул через распростертое на пороге тело и легко втащил его в землянку. Вскоре странный фиолетовый свет осветил его жилище, и хозяин стал тщательно осматривать незваного гостя. Грязная и мокрая одежда Кранца, равно как и исходящая от него вонь, ничуть не смущали его. А вот глубокая рана в груди заставила старика толи удовлетворенно, толи удивленно цокать языком. Затем он, что–то по–детски напевая себе под нос, стал перебирать глиняные сосуды. Найдя искомое, старик умолк и стал готовить в миске какой–то раствор, тщательно подбирая и смешивая ингредиенты. Закончив работу, он понюхал приготовленную смесь и удовлетворенно хмыкнул. Прежде чем залить жидкость в рану, старик на прощанье еще полюбовался ею. Как только первая капля проникла в разорванную плоть, истошный неумолкающий вой разорвал тишину леса.

ПЕРВЫЕ СТРАНИЦЫ

Я решил завести нечто вроде дневника еще тогда, когда лежал в землянке старика, не в силах пошевелиться не столько из–за физической немочи, сколько из–за пустоты и растерянности в моем сердце. Три вещи я осознал в тот момент. Первая, — каким–то чудом я остался жив, хотя и не имел понятия, что мне теперь с этим делать. Вторая, — одиночество отныне стало моим уделом, и я должен это принять, хочу я того или нет. Дневник — это единственное, что я себе могу позволить. Я не могу никому поведать о том, что я пережил, что чувствую сейчас и что мне теперь доступно. Можно сказать, что я открыл для себя некую истину, которая теперь принадлежит только мне одному, и которой я не могу ни с кем поделиться. И третье, пожалуй, самое важное для меня, — после всего, что я пережил, у меня появилось сокровенное желание, об исполнении которого я и прошу того, кому доведется прочитать эти строки. Когда я умру или, по крайней мере, все будет выглядеть именно таким образом, настоятельно прошу кремировать мое тело. Лучше быть сожженным заживо, чем гнить мертвым в земле, или того хуже, живым.

Чудо… Чем дольше я наблюдаю за приютившим меня стариком, тем меньше верю в чудеса. Наверное, он реальнее всего того, что я видел в своей жизни. Я не могу объяснить, откуда у меня такая уверенность, но может именно это и является главным доказательством сказанного мной. Возможно, то, чему не находишь ни малейших объяснений, что существует помимо твоей воли и твоего сознания, рядом с чем чувствуешь всю свою никчемность, и есть истинным, в отличие от нас самих. Фортуна, сопутствовавшая мне всю мою жизнь, воспринимается теперь как сущая мелочь, которая была всего лишь моим отличительным признаком в окружении других людей. Кто–то обладает исполинской силой, кто–то — музыкальным даром, кто–то — дурным пристрастием, а я — везением.