Единственный принцип - 1

Хоменко Дмитрий Владимирович

Мне везло с самого момента моего рождения. Ведь далеко не каждый ребенок рождается в семье очень богатого торговца, который был увлечен своим делом настолько, что совершенно не мешал жить своим родным. К тому же был достаточно стар, чтобы все его богатства перешли сыну практически одновременно с началом сознательной взрослой жизни. Мне повезло и в том, что ему удалось накопить столько золота, что даже мне понадобилось бы две жизни, чтобы его растранжирить, а если учесть еще и мое природное везение, оберегавшее меня от сильных финансовых потрясений, то и все три. Отец покинул этот мир вскоре после матери, когда мне исполнилось всего лишь двадцать пять лет. К тому времени я успел получить кое–какое образование, посмотреть мир и понять, что меня в нем ничего особо не интересует, и мне не к чему стремиться. В двадцать пять лет я получил возможность просто жить в свое удовольствие, ни в чем себя не ограничивая и занимаясь лишь тем, что мне нравилось и что не требовало приложения особых усилий с моей стороны. Если я что–то и делал, то только то, что доставляло мне удовольствие. Когда веселье надоедало мне, я закрывался в своем жилище и занимался живописью, основы которой успел изучить у известного мастера еще при жизни отца. Написанные

картины я складывал в чулан, чтобы потом в благодушном настроении раздаривать их своим собутыльникам и женщинам, которые ради выпивки усердно восхищались моими работами и советовали более серьезно отнестись к этому ремеслу. Иногда меня так и подмывало последовать их совету и посмотреть, чтобы они запели, оставшись без дармовой выпивки. Хотя я и так это знал.

В общем, у меня было все: деньги, женщины, множество сомнительных друзей и такая же сомнительная популярность, и одиночество, перекрывавшее собой все остальное и превращавшее его лишь в единственный мост, связывавший меня с окружающим миром. Вот только чем дальше, тем сильнее этот мост расшатывался, грозя обрушиться в пропасть вместе со мной. Что, в конце концов, и произошло. Вот только я выжил, и мне пришлось вернуться в этот мир. Но желания по–новому строить тот же мост у меня не было, а в каком–либо ином статусе я окружающих совершенно не интересовал. Лежа в землянке, похожей на могилу, я долго перебирал в голове всех своих знакомых и думал над тем, кого из них я хотел бы еще увидеть. В конце концов, пришел к выводу, что существует лишь один такой человек. Ее звали Глория, она и была той единственной, кого я хотел увидеть, и к кому мне было тяжелее всего подойти. Из всех моих знакомых только она заслуживала гораздо лучшего отношения, чем удостаивалась с моей стороны. Вот только что я ей скажу, когда увижу, мне тогда не дано было знать, как и многого другого.

Все оказалось не так сложно, как я тогда предполагал. Наверное, все–таки не может быть человек безразличен совершенно всем. Иначе, зачем тогда было мое возвращение? Не для того же, чтобы понять, что между той общей могилой, в которой мне довелось побывать, и тем миром, в котором я существовал долгие годы, не такая уж и большая разница. И от того, и от другого хотелось бежать как можно дальше, наперед зная, что укрыться просто негде, и рано или поздно зловоние и гниль все равно доберутся до тебя. Все–таки в моей жизни был тот странный старик с мальчишеским голосом и страшными глазами, Глория, воспринимавшая действительность такой, какой она есть, и несколько других подобных ей людей. Может быть, это и не много, но вполне достаточно, чтобы окончательно не впасть в крайность и осознавать, что в мире нет однозначных вещей. Да и сам мир не так прост, как нам кажется. В нем есть много того, что пока недоступно обычному человеку, хотя, наверное, он сам в этом и виноват. Люди воспринимают только то, что хотят, что соответствует их идиотским догмам. Они предпочитают верить, а не знать.

Может все дело в том, что, оказавшись между жизнью и смертью, я избавился от всего лишнего и придуманного, что накопилось во мне с момента моего рождения благодаря стараниям других людей, да и моим тоже. Наверное, и это можно отнести к везению, вот только стоит оно слишком дорого. Кому как не мне знать, что там, где кончается жизнь, но смерть еще не вступает в свои законные права, есть на что посмотреть, но только если ты сам не стал частью всего этого.

ГЛОРИЯ.

Никто толком не мог ответить на вопрос, когда именно Глория появилась в городе. Наверное, первыми обратили внимание на появление столь необычной женщины праздношатающиеся городские бездельники. Впервые они собрались возле старого небольшого особняка, долго пустовавшего из–за отъезда прежних хозяев, как на праздник. Перешептываясь с важным всезнающим видом, ротозеи долго ждали, пока появится новая обитательница дома. В конце концов, их терпение было вознаграждено, и стройная красивая женщина лет тридцати вышла на порог дома и долго стояла, как будто кого–то ждала. Этого времени оказалось вполне достаточно, чтобы все желающие могли оценить ее необычную для здешних мест внешность, недвусмысленно указывавшую на ее южное происхождение. Заостренные черты лица и раскосые глаза естественно дополнялись смуглой бархатной кожей, а фигура вскоре вызвала завистливые взгляды большинства городских женщин. Но даже не ее внешние данные производили самое сильное впечатление, а манера поведения. Так естественно и непринужденно в городе не умел держаться никто: ни женщины, ни мужчины. Ничуть не смущаясь разглядывающих ее зевак, женщина дожидалась чьего–то появления, но так и не дождалась. Наконец, изобразив на лице некое подобие разочарования и так и не обратив внимания на собравшихся мужчин, она вернулась в дом, и к огромному неудовольствию бездельников, численность которых постоянно увеличивалась, больше в тот день не показывалась. С этого дня у ее дома постоянно дежурила группа ротозеев, многие из которых повадились приходить сюда как на работу.

Не было ничего удивительного в том, что весть о ней быстро распространилась по всему городу, а вслед за этим, как грибы после дождя, стали появляться и самые нелепые слухи, связанные с ее особой. И чем глупее был каждый следующий из них, тем популярнее становилась незнакомка. Способствовало этому и то, что сама она не спешила появляться в обществе, совершая лишь непродолжительные прогулки в компании своей чернокожей служанки.

Отсутствие каких–либо достоверных сведений о ее личности привело к тому, что никто из видных горожан не спешил завести с ней знакомство, боясь какого–либо подвоха. Но любопытство было настолько велико, что вскоре местные дамы на своих посиделках решили все–таки выяснить, кто же она такая. Для этой цели они задействовали самого градоначальника, чему немало поспособствовала его супруга, первая сплетница в городе. На следующий день глава магистрата под благовидным предлогом посетил особняк и провел там что–то около часа. Судя по довольному выражению его лица при выходе, результат визита вполне его устроил. Вскоре с визитами вежливости к незнакомке потянулись и другие известные в городе особы. Никто и не заметил, как ее дом постепенно превратился в центр светской жизни города. Званые вечера стали обыденным явлением, а постоянное присутствие на них считалось признаком хорошего тона. Причиной тому

служило разнообразие устраиваемых мероприятий и неслыханная и вместе с тем не выставляемая на показ роскошь, непривычная даже для самых состоятельных семейств города, тем более что прижимистость была общей для всех горожан чертой. Но одновременно и попользоваться дармовщиной никто из них не гнушался. Что еще обратило на себя внимание жителей города, так это то, что сама хозяйка, которую звали Глория, в других домах практически не появлялась, каждый раз находя благовидный предлог для отказа от приглашения. Можно сказать, что это, а заодно и отсутствие каких–либо скандалов, связанных с ее персоной, вскоре расположило к ней всех, кому посчастливилось завести с ней знакомство, исключая, конечно же, самых неисправимых завистников и просто подлецов. Тут дело было еще и в том, что Глория очень хорошо разбиралась в людях, почти ко всем находя индивидуальный подход, если было к чему подойти. А вот общения с самыми неприятными личностями она очень тактично избегала, что, однако не оставалось ими незамеченным. Кое–кто готов был ждать хоть целую вечность, чтобы использовать подходящий случай и устроить ей неприятности. Их беда была лишь в том, что, глядя на эту уверенную в себе женщину, было очень трудно предположить, что такая возможность вообще когда–нибудь представится. Если и было что–то, вызывающее у других определенные сомнения, так это тесное знакомство с одним из самых известных городских гуляк Карлом Кранцом. Да и то, лишь немногочисленные недоброжелатели могли увидеть в их связи что–то большее, чем дружба. К тому же и сам Кранц, не отличавшийся изысканными манерами, при ней обычно вел себя очень смирно, предпочитая в основном помалкивать. Это давало возможность симпатикам Глории даже дружбу с Кранцом занести ей в актив, отмечая при этом, что если между ними и существует нечто большее, то в умении скрывать личную жизнь от чужого взгляда ей также не откажешь. Вскоре эта тема, не получая должной подпитки, была исчерпана, тогда как отношения Глории и Кранца наоборот развивались по восходящей.

Их первая встреча сама по себе была довольно пикантной. Карл заявился в дом Глории посреди ночи мертвецки пьяный и возжелал представиться хозяйке. При этом он вел себя настолько нагло, что Глории не оставалось ничего другого, как выйти к нему. Но когда она, одевшись, вышла в гостиную, Кранц уже во всю храпел на софе. И что самое удивительное, по крайней мере, для самого Карла, утром его ждала теплая ванна, завтрак с чашкой кофе и доброжелательное отношение со стороны хозяйки, не преминувшей участливо поинтересоваться его самочувствием. В итоге, желания повторить тоже самое еще раз у Кранца не возникало. Более того, он всеми силами избегал не только встреч с Глорией, но и ничего не значащих разговоров о ней с другими людьми. И все–таки однажды он попался ей на глаза и после тактичных, принятых в таких случаях упреков, был приглашен в гости. Его появление в тот вечер, да еще и в трезвом виде, стало гвоздем программы. Самому Карлу больше всего запомнился разговор с Глорией, когда выяснилось, что она знает о нем больше, чем он сам.

СТАРИК

Карлу все время снился один и тот же сон. В нем он каждый раз заново переживал ту страшную ночь, которая должна была стать закономерным итогом его беспорядочной жизни. Казалось, сама судьба никак не могла смириться с тем, что ему удалось выскользнуть из объятий смерти, и раз за разом, прокручивая в его голове ход событий, пыталась определить, где же она допустила ошибку. А сам Кранц снова и снова просыпался в холодном поту и никак не мог определиться, радоваться ли ему тому, что у него сейчас есть возможность просыпаться в сырой землянке и дышать затхлым могильным воздухом.

Но в этот раз он не стал предаваться грустным размышлениям, а впервые за все время попытался встать на ноги. Хотя и с большим трудом, но у него это получилось. Держась за сырую стену и пригибаясь, Карл выбрался наружу и тяжело опустился на землю, опершись спиной на холодное дерево. Старик тем временем сидел в нескольких шагах от него и не обращал на его появление никакого внимания, увлеченно разглядывая со всех сторон какой–то небольшой предмет в своих руках. Кранц в свою очередь, не имея выбора, стал наблюдать за ним самим. Даже такое времяпровождение показалось ему далеко не самым худшим, и он не спешил что–либо предпринимать. Тем более, что пускай и в полумраке, но у него появилась наконец–то возможность получше рассмотреть своего спасителя. В его внешности по большому счету не было ничего необычного. Карлу и раньше приходилось встречать подобных ему стариков, высушенных прожитыми годами и сопутствовавшими им лишениями. Возможно, только манера поведения в данный момент, когда он увлекся какой–то игрушкой, не вполне соответствовала его возрасту. Карл не видел, но мог поклясться, что от напряжения старик даже совершенно по–детски высунул кончик языка. Вот только когда он начинал говорить или смотрел прямо в глаза собеседнику, обыденность его внешности сразу куда–то улетучивалась. И если мальчишеский голос по большому счету вызывал лишь недоумение, то его глаза холодили кровь собеседника. Встретиться с ним взглядом еще раз не возникало никакого желания. Старик, похоже, знал о такой особенности своего взгляда и старался как можно реже смотреть в сторону Карла. Но в отношении Кранца после всего пережитого это было, пожалуй, излишним, а с другими людьми, судя по всему, ему не выпадало часто общаться.

Старик наконец–то обратил внимание на Карла и посмотрел на него своими необычными глазами, а потом, немного подумав, продемонстрировал ему свою игрушку.

— Вот, нашел на опушке леса. Наверное, кто–то обронил, — объяснил он своим мальчишеским голосом и, критически посмотрев на обсуждаемый предмет, добавил. — Или выбросил. Скорее всего, действительно выбросил, потому что вещь совершенно бессмысленная. Я вот уже сколько пытаюсь выяснить ее предназначение и все никак не могу взять в толк, что же с ней можно делать.

Карл внимательно посмотрел на безделушку в его маленьких ладонях и улыбнулся.

— Это четки. Они нужны для того, чтобы не забыть о чем–то попросить или за что–то поблагодарить бога, — объяснил он, продолжая улыбаться, — даже в глазах старика нашлось место для недоверчивой иронии.

— И как, помогает? — после некоторых раздумий поинтересовался тот и начал равнодушно рассматривать грязные обломанные ногти на своей руке.

— Не знаю. Сам я никогда этим не занимался, — пожал плечами Карл и о чем–то задумался.