Единственный принцип - 1

Хоменко Дмитрий Владимирович

Только сторож у ворот стал свидетелем его отъезда. Закрывая за ним ворота, он еще долго что–то ворчал голосом неожиданно и не вовремя разбуженного человека. Цветочные аллеи провели его дружным шелестом, а бескрайние холмы встретили настороженным молчанием.

ПОВСТАНЦЫ

«Никогда не ищи себе лишние трудности», — говорил Гловаш проводнику, объясняя свой план. Удостоверившись, что общую суть тот уловил, Святой попросил его как можно реже открывать рот, хотя в подобной просьбе и не было никакой необходимости. Увалень и так изъяснялся в основном только смачными плевками. Потом они долго следовали за Кранцом, умело избегая попадать тому на глаза. И лишь когда направление его движения стало явно отклонятся от нужного, они «случайно» оказались рядом и предложили вывести его к ближайшему крупному городу. Проводник при этом молчал как рыба, а Гловаш умело прикидывался обычным служкой, который всего лишь выполнил

поручение своего хозяина, совершенно не ведая о его сути. Всю дорогу он жаловался Кранцу на незавидное положение прислуги и жестокий нрав Залеского. Когда же Святой заметил, что Карл его практически не слушает, с мрачным видом размышляя над чем–то своим, то сразу же переключился на свои излюбленные темы, вызвав очередной плевок проводника. Учтя замечание своего напарника, Гловаш старался не повторяться в своих россказнях и подавать их еще красочней. Вдохновленный тем, что обратная дорога складывалась так удачно, он даже не обращал внимания на то, что вместо одного «глухонемого» слушателя его теперь сопровождало два. Настал момент, когда Святой окончательно уверовал в свое везение. Казалось, еще несколько дней, и они приведут ничего не подозревающего Кранца Залескому, как теленка на заклание. Но неожиданно весь план Гловаша рухнул, и ему пришлось думать, как самому не превратиться в жертву. Однажды ранним утром Святой проснулся на берегу реки, возле которой они устроили привал, от едва различимого гула. Едва открыв глаза, он сразу увидел приближающихся к ним вдоль берега всадников. Несмотря на почтительное расстояние, разношерстая одежда не оставляла сомнений в том, кто они такие. Осознав, что скрыться незамеченными не удастся, опытный наемник тут же принял решение и начал действовать. Он бесшумно подобрался к крепко спящему проводнику и резким и сильным ударом вогнал ему в грудь нож по самую рукоятку. Потом он взял его за ноги и, стараясь не шуметь, потащил к воде. Раздался легкий всплеск, и течение унесло труп в противоположную от приближающихся всадников сторону. Вслед за тем, Святой накинул поводья на лошадь проводника и, отведя ее подальше в прибрежные заросли, перерезал несчастному животному горло. При этом, в отличие от человека, он явно испытывал жалость к убитой им лошади. Когда он вернулся, Кранц уже успел проснуться и следил за приближением отряда.

— А где проводник? — спросил он Гловаша.

— Сбежал, — как ни в чем не бывало, ответил ему Святой и даже изобразил негодование, — видимо, он так спешил, что забыл разбудить нас.

— Это повстанцы, — добавил Гловаш, когда до него дошло, что Кранц не до конца понимает происходящее. — Говорить буду я. А ты постарайся хорошенько запоминать все, что я скажу, и, когда спросят, говори то же самое. Иначе нам конец.

То, что Кранц демонстрировал полное равнодушие к происходящему, Гловашу не понравилось, но времени на замечания уже не осталось. Сам он придал своему лицу как можно более идиотское выражение, а потом и вовсе стал глупо улыбаться. Вскоре всадники были уже рядом и, остановившись, стали пристально изучать незнакомцев. Вид, по крайней мере, одного из них указывал на знатное происхождение и вызывал недоверие, но никто не спешил вступать в разговор. Только некоторые из них нервно бряцали оружием, как будто не могли дождаться приказа о расправе над чужаками. Так как молчание становилось все более угрожающим, Святой решил взять инициативу в свои руки, но не успел. Один из повстанцев с замашками главаря неожиданно растянул рот в улыбке и обратился к Кранцу.

— Старый знакомый. Какая нелегкая забросила тебя в эти края? — увидев, что Карл не совсем понимает происходящее, он решил напомнить ему о предыдущей встрече. — Постоялый двор помнишь?

Кранц наконец вспомнил обратившегося к нему человека, а заодно и то, что тот натворил после того, как ему удалось освободиться от оков. Проследив, как изменилось выражение его лица, незнакомец догадался о причине и язвительно заметил.

— А ты, я вижу, впечатлительный. Небось, пожалел тех ублюдков, которых я порешил? Если б ты видел, что они натворили, то понял бы, что им самое место в аду, куда я их и отправил.

— Я видел, — коротко ответил ему Карл, и пристально посмотрев ему в глаза, задал еще и короткий вопрос. — А твое где?

Повстанец громко и долго смеялся, и было совершенно непонятно, чем вызван этот смех: толи действительно Кранц его так насмешил своим вопросом, толи он был просто взбешен подобной наглостью.

— Что–то мне подсказывает, что ты не хуже меня знаешь, куда ведет моя дорога, — наконец успокоившись, загадочно ответил главарь и вернулся к своему первому вопросу. — Так куда путь держишь?

— Не знаю, — честно признался ему Карл и добавил, — куда глаза глядят.

— А попутчики твои где же?

— У них свои заботы.

— А это что за дурень с тобой? — поинтересовался повстанец, обратив внимание на переставшего улыбаться Гловаша, но все с тем же непонимающим видом внимательно слушавшего их разговор.

— Да это так, прибился по дороге такой же бродяга как я. Вдвоем все веселее, — как можно безразличнее объяснил ему Кранц.

— Так может, с нами? — предложил главарь, испытывающее посмотрев на него.

— Почему

бы и нет, — согласился, не задумываясь Карл, заметив при этом, как тупость на лице Гловаша уступила место неприкрытой досаде. Не осталось это незамеченным и главарем. Почуяв неладное, он уже не упускал Гловаша из виду. Личность самого Кранца, похоже, сомнений не вызывала.

БЕЗЫСХОДНОСТЬ

Главаря отряда повстанцев количеством в полсотни звали Захарий. Многое в его внешности и повадках по первому впечатлению напоминало Карлу Залеского. Но чем лучше он узнавал этого человека, тем большей казалась ему пропасть между двумя этими людьми. Но кое–что общее все же сохранилось, и тот и другой действительно все время ходили по краю пропасти, пока что отправляя в нее других людей. Но каждый из них догадывался, что когда–нибудь придет и его черед, может, поэтому и спешили прихватить с собой как можно больше человеческих душ. Те же, кто помогал им в этом, беспрекословно подчинялись каждому их приказу, даже если приходилось жертвовать собственной жизнью. Вот только если для самого Захария смерть была такой же естественной вещью, как и все остальное, наполнявшее человеческую жизнь хоть каким–то смыслом, то его людей вела к ней слепая ненависть, причиной которой была безысходность, сопровождавшая их на протяжении всей жизни, но однажды ставшая нестерпимой. В прошлом большинству из них приходилось видеть или слышать о таких людях как Захарий, но они воспринимались ими как отчаянные безумцы, не более того. Поучительным был не столько их неугомонный способ существования, сколько их незавидная в конечном итоге судьба. Но вот наступил момент, когда они понадобились остальным, чтобы направить распаленную неоправданной жестокостью ненависть и показать кратчайшую дорогу в никуда взамен той, по которой они ползли, словно пресмыкающиеся, до сих пор. Единственным смыслом их теперешнего существования стало уничтожение тех, кто в грубой и циничной форме напомнил им о той безысходности, которая и без того первой встретила их в этом мире уже в момент рождения.

Захарий не столько понимал, сколько каким–то звериным чутьем ощущал эту потребность подчинявшихся ему людей, которые еще вчера могли равнодушно наблюдать за тем, как его гонят словно волка навстречу смерти. И он повел их за собой, не испытывая ни злорадства, ни упоения негаданно свалившейся на него властью над человеческими судьбами. Но и гибель тех, кто сражался плечом к плечу с ним не вызывала в его огрубевшей душе особых чувств, — ведь это был их выбор, а не только его.

— Что ты все время таскаешь за собой? — поинтересовался однажды во время привала Захарий, глядя на деревянный продолговатый цилиндр, привязанный к седлу лошади Кранца.

— Картины, — ответил Карл, который, будучи под впечатлением от происходящего вокруг него, уже и забыл о своих творениях, с которыми почему–то не смог расстаться и повсюду возил за собой.

— Какие картины? — не понимающе переспросил повстанец.

— Мои.

— Так ты оказывается художник, — наконец дошло до Захария. — Теперь понятно, как ты забрался в наши края. Знавал я раньше одного такого маляра. Так у него тоже с головой не все в порядке было.

Карл в ответ промолчал, хотя мысленно в чем–то и согласился с главарем.

— Покажешь? — скорее попросил, чем спросил тот. Кранц в ответ лишь пожал плечами. Приняв этот жест как знак согласия, Захарий встал и подошел к лошади Кранца.

Захарий сел в стороне от остальных и долго крутил в руках футляр. Открыв его, он стал бережно доставать из него холсты. Потом повстанец поочередно доставал картины из общего свитка и долго смотрел на них. Пристально изучив работу, он возвращал ее на место и переходил к следующей. Какое–то детское выражение лица, не вяжущееся с его обликом, вызвало усмешку наблюдавшего за ним Карла. Попробовав последнее полотно на ощупь, Захарий упаковал картины в футляр и вернул их на прежнее место.

— Не понимаю я этого малярства. Вот когда человек какой на картине или на стене в храме, то все понятно. Иногда даже узнать можно, — высказал свое мнение главарь и добавил. — А полотно хорошее, долго держаться будет.

Больше за время отдыха Захарий не произнес ни слова. Картины Кранца видимо все же произвели на него какое–то впечатление, которым он не посчитал нужным делиться, замкнувшись в себе. Лишь когда отряд снова двинулся в путь, он оказался рядом с Карлом и заговорил.

— Те твари на постоялом дворе вырезали все селение только за то, что они позволили мне остановиться у них на несколько дней, чтобы оправиться от раны. Даже семью старосты, который донес обо мне, не пожалели. Меня они везли в подарок главному в их проклятой Лиге. Если бы не ты, меня бы, наверное, зажарили живьем в назидание остальным повстанцам, а может и еще что похуже придумали. Но уж точно не повесили бы, — слишком легкая смерть для меня. Хотя петли мне больше всего и не хотелось. Висеть с вывалившимся языком и выпученными глазами и вонять на всю округу — это не для меня. Уж лучше сгореть заживо. Только я больше им в руки не дамся. — Захарий посмотрел на внимательно его слушавшего Кранца и продолжил, будто оправдывался перед ним. — Я не мог тогда просто уйти и оставить их безнаказанными. Они получили то, что заслуживали.