Единственный принцип - 1
Шрифт:
Все последующее происходило без привычного в таких случаях шума. Лишь бряцанье оружия, топот сапог и предсмертные стоны жертв нарушали предрассветную тишину. Женщин и детей, способных дополнить происходящий ужас душераздирающими криками, не было в этом месте, а захваченные врасплох монахи и раненые повстанцы просто не успели прийти в себя и оказать хоть какое–то сопротивление. Подручные же Залеского слишком часто сеяли вокруг себя смерть. С тщательностью бездушных машин они методично выискивали и убивали безоружных людей, не оставляя им ни малейшего шанса на спасение и мысленно предвкушая дальнейший грабеж. Солнце еще не успело подняться над деревьями, а усталые от бессонной ночи и пресытившиеся кровью головорезы уже покинули разгромленный монастырь, унося с собой невиданную ранее никем из них добычу. Только Залеский не думал в это время об обильно политом человеческой кровью богатстве, — он с нетерпением предвкушал дальнейшее развитие событий, не сомневаясь
Солнце уже во всю поджаривало разбросанные по всему двору трупы, когда настоятель Гавриил решился покинуть свое убежище. Он долго бродил по монастырю и безумными глазами смотрел на растерзанные тела и разграбленные святыни. Его сознание отказывалось принимать увиденное, подменяя его мистическими картинами.
Гавриил бродил по сумрачному безмолвному лесу, раз за разом натыкаясь на холодные, как камень деревья. Панический страх остаться здесь навсегда охватил его и заставил судорожно бросаться из стороны в сторону. Он пытался кричать, но лес тут же впитывал все издаваемые им звуки, и от этого страх становился вовсе невыносимым. Вдруг Гавриил увидел впереди маленького сухощавого старика, пристально наблюдающего за ним. Но как только монах бросился в его сторону, он развернулся и пошел в противоположном от него направлении. Как не пытался Гавриил догнать его, спотыкаясь и падая в отдающую могильной сыростью пыль, это ему никак не удавалось. Расстояние между ними оставалось таким же, как и прежде, как будто человек сам толкал старика впереди себя с помощью какого–то невидимого приспособления. Наконец монах не выдержал и, в очередной раз упав, уже не вставал, тихо рыдая от бессилия. Вдруг, повернув на бок голову, он увидел чьи–то грязные босые ноги. Посмотрев выше, он увидел все того же старика, стоящего рядом с ним и с безучастным видом взиравшего на страдания монаха. Тот поспешно поднялся с земли и посмотрел старику прямо в глаза. Если бы Гавриил знал, что в них увидит, то бежал бы не за стариком, а подальше от него. Через мгновение он так и сделал. К его удивлению, лес перед ним исчез точно так же незаметно, как и появился. Его сменили каменные ступени, стесанные временем и человеческими ногами. Гавриил карабкался на четвереньках все выше и выше, но ступеням не было видно конца. Только какой–то шут в уродливом колпаке вдруг выпрыгнул ниоткуда перед самым его носом и с размаху плюхнулся задом на каменные ступени. Его лицо было раскрашено в черный и белый цвета нарочито несимметрично, а огромные фиолетовые губы искривились в ехидной ухмылке. Памятуя о старике, монах не спешил встречаться с ним взглядом, но когда все же решился, с облегчением вздохнул, — ничего, кроме циничной насмешки в них не было.
— Тебе бы радоваться, Гаврила, а ты все бегаешь как неприкаянный. Хороши все–таки цацки. Так, глядишь, и до ста лет дотянешь, а то и больше. Предыдущий хранитель до ста четырнадцати дожил, — заговорил с ним шут. Потом скептически посмотрел на него и сам себе возразил. — Нет, ты, пожалуй, долго не протянешь. Тот побрякушками лишь в особых случаях пользовался, а ты вон какую бурную деятельность развил. Хорошо–то страждущие благодарят, не обижают? Только вот над кочевниками грязными зачем так поизмывался? Ну решил на тот свет отправить, так отправляй. А страх такой, что они все перед смертью с ума сходили, зачем нагнал? Вот теперь и сам побегаешь.
Смысл сказанного шутом начал постепенно доходить до Гавриила, и он снова ощутил боль от ожога на груди, последнего из многих оставленных кулоном и кольцом, висевшими на цепочке у него на шее. Каждый раз, когда монах обращался к скрытой в них непостижимой для простого человека силе, они выжигали очередное тавро на его теле. Но творимые при этом чудеса были способны заглушить самую нестерпимую боль. И вот наступила расплата за то, что он возомнил себя всесильным вместо того, чтобы просто хранить древние реликвии, много веков назад украденные его предшественниками и передаваемые избранным.
Гавриил накрыл рукой скрытые под одеждой предметы и, забыв о присутствии шута, снова начал подниматься по ступеням. Вдруг пропасть разверзлась у него под ногами, и он провалился в черную пустоту. Все что осталось монаху, это безучастно дожидаться смертельного удара.
Гавриил медленно приходил в сознание, лежа на холодных камнях у монастырской стены. Лишь почувствовав падающие на него капли дождя, он открыл глаза и уставился на хмурое небо. Потом он увидел человека, стоявшего возле него и холодным взглядом смотревшего ему в лицо. Древние реликвии снова дали о себе знать, только в этот раз монах почувствовал еще не ведомый ему ледяной холод, исходивший от них. Гавриил понял, что наступил тот момент, который всеми силами оттягивали многие поколения посвященных. Монах с трудом приподнялся и прислонился спиной к стене. Человек продолжал молча наблюдать за ним.
— Ты все–таки нашел нас, — обратился к нему Гавриил, сопроводив свои слова тихим стоном. — Вот и все.
Человек продолжал молча смотреть на него, а монах в свою очередь стал с интересом разглядывать
— Я не хочу умирать, — срывающимся голосом сказал ему в спину Гавриил, но человек, похоже, его даже не услышал.
Лишь сделав еще несколько шагов, он остановился и, повернувшись, посмотрел в глаза монаху.
«Ты будешь жить, — услышал тот его голос в своей голове, — до тех пор, пока не исполнишь то, что я тебе скажу. Теперь у тебя нет выбора».
ВРАГ
Весть о разгроме монастыря быстро разлетелась по Рутении и с новой силой распалила ненависть догматиков к каноникам, доведя ее до той черты, когда смерть врага становится превыше собственной жизни. Религиозные погромы достигли даже самых отдаленных окраин, где местные жители предпочитали до сих пор не замечать происходящего вдали от них кровопролития. Каноников убивали сотнями и поодиночке, не щадя ни детей, ни женщин, ни стариков. Те, кто еще вчера разделял с ними нищету и страдания, сегодня врывался в их дом, чтобы отнять жизнь. Даже самые ярые сторонники Лиги были потрясены и растеряны, перейдя от нападения к защите и пытаясь всего лишь сохранить собственную жизнь и жизнь своих близких. Но разрушительная ненависть захлестывала один город за другим, оставляя за собой сожженные дома и горы трупов, которые просто некому было предать земле. Те, кому посчастливилось выжить, множеством ручейков стали стекаться в неприступный Голан, надеясь за его стенами дождаться спасения. Залеский одним из первых привел свой отряд в город и теперь со стороны невозмутимо наблюдал за последствиями своего варварского поступка, не обращая внимания на ненавистные взгляды прибывающих каждый день беженцев. Вскоре, как только стало понятно, что осады города повстанцами не миновать, руководители Лиги назначили его командиром гарнизона, посчитав, что раз он спровоцировал весь этот ужас, то ему за все и отвечать. В пику всеобщему возмущению они резонно заметили, что Залеский должен больше остальных бояться расправы, так как, попади он в руки догматикам, ему вряд ли стоит рассчитывать на легкую смерть. Ян в ответ только цинично ухмылялся. Его план осуществлялся, как и было задумано. Он с нетерпением ждал подхода повстанцев. Начав осаду, они неминуемо попадут в заготовленную Залеским западню. Все, что после этого нужно будет сделать каноникам, это продержаться до подхода войск Слэйвии. Глядя на мощные городские укрепления, Ян нисколько не сомневался в успешной обороне, ровно как и в том, чью сторону примет корпус фон Верхоффа. А наградой для него лично должен был стать ненавистный Захарий. Залеский очень надеялся, что тот попадет в его руки живым.
Сам Захарий тем временем со своими людьми находился в монастыре, куда он прибыл одним из первых, оказавшись поблизости. Похоронив погибших, повстанец не спешил покидать это место, дожидаясь возвращения посланных к другим отрядам гонцов. Как только он узнал, куда направился Залеский, сразу же принял решение, но без объединения всех восставших невозможно было осуществить задуманное. Но даже в этом случае задуманное им казалось остальным трудновыполнимой задачей. Остальным, но не ему. Каждый день возвращались гонцы, сообщая о том, что повстанческие отряды начали один за другим выдвигаться в сторону Голана, но сам Захарий не спешил отправляться в путь. В то время как сотворенное злодеяние у других вызывало лишь желание отмщения, он с хладнокровием змеи готовил ответный удар, так, чтобы он наверняка оказался смертельным.
— Он согласился, — коротко уведомил его только что прибывший человек, пользовавшийся безграничным доверием главаря. И тот сразу же отдал приказ собираться в дорогу.
Перед отбытием Захарий с Кранцом зашли попрощаться с настоятелем Гавриилом, которого они нашли едва живым. Но старик быстро возвращался к жизни, только все время молчал, будто онемев от пережитого потрясения.
— Мы уходим. Я оставлю вам двоих людей. Думаю, этого хватит. Ни один каноник сейчас не рискнет показаться в этих краях, — сказал настоятелю Захарий, но тот будто и не слышал его. Взгляд старика застыл на стоявшем у него за спиной Карле.
— Я сделаю все, чего ты хочешь, лишь бы ты оставил этих несчастных людей в покое, — вдруг заговорил монах. Захарий посмотрел на него с удивлением, не понимая смысл его слов, а на лице Кранца появилась горькая усмешка. Он по прежнему не испытывал к Гавриилу ни малейшего сочувствия. Что–то, оставленное им в Алемании, снова возвращалось к нему, вырубая на корню все его чувства. И глядя на окружающий его мир, Карл не мог заставить себя сопротивляться этому.
— Пройдет немного времени, и все уляжется. Монастырь восстановится, и люди снова придут сюда, — начал успокаивать старика Захарий, увязав, наконец, его странные слова с пережитым им тяжелым ударом.