Ее словами. Женская автобиография. 1845–1969
Шрифт:
Публикация автобиографического произведения под видом романа была еще одним способом сокрытия (Ковалевская, Деларю-Мардрюс), хотя это могло указывать и на художественные устремления, как в случае с Оду. Ни одно из ранних английских произведений, раскрывающих перспективу ребенка (Арден, Аллинсон, Крестон), не называется автобиографией, хотя это может быть связано с уверенностью авторов в том, что «автобиография» – это история жизни, и назвать так сборник отрывочных детских воспоминаний было бы неправильным. Немецкие авторы 1930-х годов более решительны.
Когда женщины перестали предварять автобиографии извинениями, а именно в межвоенные годы, беллетризация ради скромности осталась в прошлом. Писательницы использовали художественные приемы по разным причинам. Сигрид Унсет выбрала повествование от третьего лица ради большей художественной свободы. Рассуждения Мэри МакКарти в «Воспоминаниях о католическом детстве» о том, что она выдумывала, а что нет для своих публикаций в New Yorker,
В наши дни мы принимаем много вымысла в произведениях, которые тем не менее каким-то образом считаем правдивыми повествованиями о жизни их авторов, – и глазом не моргнув 3 .
В 1960-х годах многие работы назывались мемуарами, потому что «мемуары» и «автобиографии» продавались лучше, чем беллетристика. Максин Хонг Кингстон считала «Воительницу» художественным произведением, но издатель убедил ее назвать его мемуарами. Критики ссылаются на случай Джеймса Фрея, который безуспешно пытался продать «Миллион мелких осколков» (2005) как роман, затем успешно продал его как мемуары и был прославлен Опрой Уинфри, пока не выяснилось, что Фрей выдумал большую часть этой истории.
3
Eakin P. J. Living Autobiographically: How We Create Identity in Narrative. Ithaca, 2008. P. 63.
Женская автобиография детства рассказывает нам не только о взрослых авторах, но и об их взрослении. Детская невинность могла бы служить прикрытием, но писательницы не обращаются ни к ней, ни к иным клише о детстве. Скорее, они пишут о своем опыте и своих размышлениях о нем. Они могут принять «женственный» самоуничижительный или иронический тон, но это лишь прозрачная обертка, которая не влияет на силу самих высказываний.
Одно из величайших достижений женских автобиографий детства с самого начала и до наших дней – богатая коллекция важных наблюдений о детстве. С самых первых произведений мы узнаем о детях и как об объектах, и как о субъектах. Объективные характеристики – в основном вещи, которые большинство людей и так знают: дети легко поддаются влиянию, их не составит труда обмануть. Женские автобиографии описывают много конкретных примеров доверчивости, впечатлительности и ведoмости детей и эксплуатации их взрослыми. Там, где ребенок является объектом, биологический пол имеет значение. Девочек учили соответствовать ролям, которые общество считало подходящими для них. Отчим «корнуолльской бродяжки» не пожелал удочерять «бесполезную» девочку, после чего она, как девочка, подвергалась сексуализированному насилию со стороны ее опекуна. Все дети подвержены риску сексуальной эксплуатации, но девочки особенно.
Женские автобиографии детства также содержат множество замечательных наблюдений о детской субъектности. Блестящее достижение жанра – реконструкция внутренней жизни, мыслей и чувств детей. Опять же, авторы не воспроизводят клише, а пишут о собственном опыте. От книги к книге мы видим много вариаций, но за век с четвертью вырисовываются определенные паттерны. Снова и снова авторы подчеркивают, что дети – эмоциональные и страстные существа. Важная часть любого раннего детства – страх: многие писательницы вспоминают, как большую часть детства боялись многих вещей, реальных или воображаемых. Некоторые – Блютген, Унсет, Деленд, Шибер, Пейджес – пишут об ужасе, который они испытали после первого столкновения со смертью. Некоторые – Жюдит Готье, Львова, Ноэль – пишут о страстной привязанности к опекунам в раннем детстве. Многие описывают эмоциональную фиксацию на различных взрослых и друзьях в предподростковом возрасте. Абсолютно точно можно сделать одно обобщение: все девочки предпочитают теплого, любящего взрослого, который позволяет им чувствовать себя особенными – независимо от того, мужчина это или женщина, родитель, бабушка или дедушка или другой опекун. Контроль строгих, дисциплинированных или холодных людей им не нравится. Дети могут ревновать (в основном к братьям и сестрам), злиться (главным образом, при несправедливом наказании) и пылать ненавистью к взрослым, злоупотребляющим своей властью. Вершойле явно заявляет об эгоцентризме детей и их слепоте по отношению к чувствам окружающих.
Что касается детского сознания, Унсет и Вершойле указывают на своеобразные ритмы и неустойчивость детских мыслей, а Шибер, Ноэль и Унсет делают дополнительный акцент на том, как сильно отличаются детские представления о важном и незначительном от взрослых. По словам Ноэль, в мире маленького ребенка есть «монстры и еще нет никаких путей». Маленькие дети пока не составили представлений, у них нет разработанных процедур, они
Судя по тому, что рассказывают о своих детских фантазиях многие и многие писательницы, психической жизнью ребенка управляет воображение. Часто авторы рассказывают, как в детстве они придумывали план, который практически тут же забывали ради следующей идеи. Но некоторые девочки проживали вымышленную жизнь параллельно с реальной (Львова, Эбнер-Эшенбах и Мальро), а другие (как Хант) строили из фантазий целые миры. У Хант, Поссе и Лютенс были воображаемые друзья. Дети способны потеряться в своих фантазиях, и, как показывают Шибер, Ноэль и Вершойле, им может быть сложно уверенно отличать реальное от нереального, особенно когда они охвачены страхом. Фен вспоминает, что у нее была фаза, когда она не могла контролировать свои мысли. Она приходила в ужас, понимая, что против собственной воли думает о «плохих» вещах. По сравнению с другими аспектами женской автобиографии детства идеи авторов о детской психологии не сильно меняются с течением времени.
Тропами историй «детства и юности» можно считать роман воспитания, картины потерянного рая и прозрения о призвании, к которым обращаются некоторые писательницы. Автора автобиографии, который использует эти классические паттерны, можно заподозрить в том, что она адаптирует свой опыт к выбранной модели, а не описывает его, как он есть. Есть ли похожие тропы в историях «только детства»? Не в том же виде. Вместо этого мы видим, как вокруг нескольких общих выводов накапливается огромное количество доказательств. Что вытекает из всех автобиографий детства в целом, их общий знаменатель – это то, что дети живут в другом мире, чем взрослые. У детей другое чувство реальности, другие приоритеты и другое ощущение времени. Им не хватает фиксированного самоощущения. Они не понимают мир взрослых и лишь постепенно и болезненно учатся соответствовать различным – в основном непредсказуемым – правилам взрослого мира. И наоборот, взрослые регулярно не понимают вещей, которые действительно важны для детей – например, как важно одеваться, как остальные сверстники. Все это так правдоподобно и подтверждается таким количеством разных и независимых доказательств, что совершенно маловероятно, чтобы авторы писали не по собственному опыту.
В 1970-х годах женская автобиография детства пережила бум. Последние три десятилетия XX века ознаменовались взрывом публикации женских автобиографий детства. Повсеместной стала феминистская перспектива – не важно, признает ее автор или нет. То же случилось в свое время с влиянием психоанализа: поддерживали писательницы его доктрины или нет, но психоанализ оказывал влияние на их произведения. Выросла откровенность, особенно в вопросах, касающихся сексуальности. Общей темой для большинства произведений остались отношения между матерью и дочерью – смягченные ли влиянием феминизма или проблематизированные и неоднозначные. Кроме того, появились новые общие тенденции. К ним относятся: автобиографии, протагонистки которых чувствуют себя членами социального класса, этнической или другой группы, новаторские литературные эксперименты, отражающие постструктуралистский скептицизм к автобиографическому письму и идентичности, а также произведения, в которых точка зрения ребенка используется для политического высказывания. Автобиография группы, которую в конце 1960-х годов мы видели у Энн Муди и Майи Анджелу, стала широко распространенной. Например, Максин Хонг Кингстон в книге The Woman Warrior (1976) выступает как китайско-американский ребенок иммигрантов из Китая, и это произведение вдохновило другие автобиографии такого типа. Автобиографии детства, пришедшегося на период нацизма и холокоста, в которых авторы рассматривают свой опыт, как показательный для немцев или евреев этого поколения, стали распространенными в 1970–1980-х годах. Один из ранних примеров – реконструкция Кристы Вольф Patterns of Childhood (1976), которую автор представляет как историю о том, как вымышленная немецкая девочка Нелли Джордан была втянута в нацистскую идеологию.
Что касается литературных экспериментов, можно выделить блестящий эксперимент Максин Хонг Кингстон: в The Woman Warrior она представляет не свое детское «я», а противоречивые истории, которыми бомбардировали ее как американку китайского происхождения. Натали Саррот в Childhood [«Детство»] (1983) опубликовала собственный tour de force, представив свои детские воспоминания в виде диалогов с собеседником: воспоминания всплывают в ее сознании как бы случайно, даже когда изначально скептически настроенный собеседник противоречит ей своими аргументированными комментариями. Наконец, в 1980-е к жанру автобиографии детства стали обращаться женщины всего мира по разнообразным, не всегда строго автобиографическим причинам. Такие писательницы, как марокканка Фатима Мернисси в Dreams of Trespass (1994), иранка Маржане Сатрапи в Persepolis (2000–2003) и Embroideries (2003) и индианка Арундати Рой в романе The God of Small Things (1997) используют детскую перспективу в качестве инструмента, фильтра, с помощью которого они могут осветить среду, в которой выросли. Цель – политическая: суть в том, чтобы показать, как запутанна ситуация, какой выглядит жизнь в той или иной культуре через наивный взгляд ребенка.